Гори

В этом рассказе содержится описание мыслей о самоубийстве.

---

Предыдущая история: Революция начинается

Отступники Каладеша восстали против предавшего горожан Консульства. Под предводительством Пии и Чандры Налаар, вооруженные королем преступников Гонти, в союзе с изобретателями и эфирными пиратами и при поддержке мироходцев-Стражей, они захватили важнейший эфирный узел Гирапура. Теперь они должны удержать его, отбивая атаки консульских сил, пока заправляется небесный корабль «Сердце Кирана».

---

Командный стол «Небесного Владыки» был впечатляющим образцом сочетания инженерного гения, искусства украшения и неисчерпаемого бюджета Консульства. На нем с поразительной ясностью было видно, как скверно шла борьба за восстановление порядка.

На столе перед Довином Бааном механические фигурки скользили по улицам, окрашенным в цвета кварталов: тут — зеленый Куджара, там — синий Бомата. Затейливые модели пяти мехагигантов с жужжанием переступали с ноги на ногу, неумолимо окружая филигранную пирамидку, обозначающую эфирный узел. Косые лучи восходящего солнца наполняли зал светом через иллюминаторы, и доходящие до колена копии зданий из латуни и олова отбрасывали густые тени.

Сверху, с конструкции из блоков, тросов и сервотронов, свисала модель самого «Небесного Владыки» длиной в руку. В ее крохотных иллюминаторах мигал искусственный свет.

В окрашенном красным углу Сварного Шва одна из фигурок погасила огни и скрылась под картой. На ее место опустилось нечто вроде черной булавки. Краем уха Довин услышал, как докладывает оператор слева:

«Автоматы взвода блюстителей шесть-три израсходовали весь эфир. Операторы вывели из строя стволы орудий и отступают».

На дальнем конце мостика главный судья Теззерет — вернее, Чрезвычайный верховный консул Теззерет, назначенный особым указом Консульства на эту должность до конца кризиса, — был слишком занят криками в лицо ординарцу, чтобы обратить внимание на это досадное сообщение.

С каждым новым днем Верховный консул все больше времени проводил, общаясь громким голосом на маленьком расстоянии. К сожалению, нельзя было отрицать, что эти вспышки гнева были довольно действенными (и, как заметил Баан, Теззерет повышал голос до такой громкости не чаще раза в час). С того момента, как разразился кризис, офицеры на мостике работали с повышенной эффективностью. Каждый напоминал туго сжатую пружину, и каждый замечал системные и ситуационные недочеты с похвальной скоростью, реагируя и исправляя ситуацию еще до того, как о ней становилось известно Верховному консулу.

Ординарец Теззерета, низенькая и мускулистая женщина-гном, сжимавшая в руках пачку рукописных отчетов, моргнула, когда капля слюны попала ей на щеку.

— Господин, — повторила она, — у этого патруля не было эфира. Занявшие узел отступники перекрыли нам подачу и направили весь поток на какой-то свой проект...

— Давай, помоги мне, — прорычал Теззерет. — Выдай мне еще одно оправдание. Еще. Хотя бы. Одно. И я лично проломлю тебе голову этим...

Баан вышел вперед, стуча каблуками по стальному полу мостика. Верховный консул, угрожающий жизни гонца, словно он не глава правительства государства, а бандит из подворотни, подрывает моральный авторитет Консульства перед всеми присутствующими здесь, и это недопустимо. Конечно, о законном авторитете речи не идет, но один слишком часто принимают за другой.

— Это одна из потенциальных опасностей наличия единого центра распределения эфира, — Баан постарался произнести как можно более нейтральным голосом: спокойным, безразличным, идеально серым. Холодным и невыразительным, как туман, стоящий над рекой Виндай под ними.

Теззерет резко отвернулся от ординарца и зашагал вокруг командного стола. Офицеры расступались перед ним, тут же находя себе какие-то очень важные занятия с ручками управления и циферблатами с показаниями.

— Нас уверяли, что этот комплекс будет надежно защищен, — продолжил Баан. — Консул Камбал заявил, что его захват враждебными правительству элементами был бы, я цитирую: «совершенно невоз...».

Теззерет свирепо взглянул в лицо Баану. Кожа у его губ туго натянулась, рано поседевшие волосы опускались на плечи, а алые татуировки на лбу надвигались на нахмуренные брови. Баану до сих пор было неизвестно их значение, хотя он не раз размышлял над этой эзотерической загадкой, когда на прошлой неделе у него выдавались свободные минуты. Татуировки не походили на традиционные узоры Каладеша, и вряд ли это было собственное творение Теззерета: инженерные таланты Верховного консула не переставали удивлять, но вопросы эстетики с совершенной очевидностью не входили в сферу его интересов.

Казалось поразительным, что никто из офицеров — и никто из консулов — не задумался о происхождении Теззерета. Чужеродные для Каладеша татуировки, физически невозможная прочность и проводимость металла его искусственной руки, его своеобразная манера говорить. Впрочем, этому безоговорочному принятию придет конец, когда о прорыве Рашми узнает широкая публика. Возможности, которые открывает это устройство, поразят воображение масс. Наверняка будут написаны целые тома трудов с гипотезами и предположениями.

— Вырвать бы тебе язык, — прорычал Теззерет.

Баан осторожно приподнял бровь и сцепил за спиной руки. Он поднял тон голоса до вежливого любопытства:

— Вот как?

Верховный консул изрыгал проклятия, яростно раздувая ноздри. Жестокие, в чем-то даже шокирующие слова, но лишенные определенной творческой жилки. Довин решил, что Теззерет, наверное, не видит смысла в индивидуальном подходе к поливанию проклятьями. За плечом Верховного консула один из офицеров всхлипнул от ужаса и вжал голову в плечи.

Когда Теззерет замолчал, Баан внимательно посмотрел на него. Тихо, так, чтобы никто кроме них двоих не услышал, он сказал:

— Я признаю, что твои эскапады весьма эффективно помогают поддерживать порядок и бдительность среди экипажа. Я же, однако... не впечатлен.

Выражение ярости пропало с лица Теззерета так быстро, словно его никогда там не было. Холодные и расчетливые глаза сузились до двух пылающих щелей. Минуту назад Верховный консул не казался опасным. Сейчас же огонь в его глазах говорил о страстном желании взять что-нибудь и сгибать, скручивать, пока не затрещит, не заскрипит, не начнет ломаться... и подержать так, чтобы посмотреть, что будет.

Уголок его рта пополз вверх, но Баан не имел представления, какие эмоции сейчас испытывает этот человек.

— Эфирный узел нужен мне в наших руках, — сказал Верховный консул своим обычным голосом. Мы платим тебе, чтобы ты находил слабые места. Так делай свою работу. Найди способ. Выполняй.

Баан сделал глубокий вдох и выдох. План родился в его голове уже десять часов назад, но до сих пор ему не удавалось никого убедить выслушать его.

— Позволь? — указал он рукой на командный стол.

Верховный консул согласно кивнул.

Баан подошел к столу и положил пальцы на кнопки управления. Большая часть смоделированного городского ландшафта опустилась под стол, оставив лишь окружающие эфирный узел районы. Баррикады отступников, отмеченные темными булавками, зловеще выпячивались из плавных изгибов дорог, рельсов, каналов и эфирных трубопроводов города. В самом узле располагалась целая группка булавок и шесть блестящих латунных механических фигурок, отмеченных флажками разного цвета.

Баан указал на скопление отступников в эфирном узле:

— Они закрепились в узле большими силами. Последствия лобовой атаки были бы... катастрофическими. Преступниками на позиции командует лично Первая отступница.

Длинные металлические когти Верховного консула сжались в некое подобие кулака.

— Пия Налаар.

— Именно, — подтвердил Баан.

Пия Налаар, вдова Кирана и мать Чандры. Для всех троих двенадцать лет и семь месяцев назад были выписаны свидетельства о смерти. Баан был обескуражен, узнав, что двое из трех остались в живых, и решил покопаться в архивах. Но все было именно так, как он помнил. Место смерти: Бунарат. Причина смерти: пожар. Засвидетельствовал: капитан Дхирен Бараль.

Баан поиграл управлением, и луч прожектора осветил ряд позиций отступников: тонкую линию, соединяющую эфирный узел с занятыми ими складами.

— Сосредоточившись на удержании эфирного узла, они ослабили защиту путей, соединяющих их с товарищами. Наступая с обеих сторон, мы сможем перерезать их и окружить узел.

Опершись на сжатые кулаки, Теззерет навис над столом и глядел на символизирующие окопавшихся отступников черные булавки.

— Мы не можем вести осаду, Баан. Для каждой минуты работы машин и автоматов нужен эфир. Одни только мехагиганты расходуют...

— Я предполагаю, что они перебросят часть защитников узла, чтобы удержать открытым этот коридор. Разработчик их стратегии обороны демонстрирует... двухмерное мышление. Я думаю, что это наш... гость, господин Джура.

Теззерет приподнял бровь и окинул взглядом старших офицеров. Если кто-то и заметил, как Баан сделал акцент на слове, никто не поднял головы.

— Судя по моим исследованиям, он был командиром пехоты. Сомневаюсь, что у него большой опыт сражений с располагающим воздушными войсками противником, — Довин повернул ручку, и черные булавки на перекрестках поднялись выше. — Это защищенные баррикады из гигантских растений. Они почти наверняка созданы их союзницей-эльфийкой, Ниссой.

Длинные пальцы Баана порхали над органами управления, делая честь любому ситаристу-виртуозу. Легионы на карте пришли в движение.

— Их оборона по большей части расположена вдоль внешнего периметра, а резервные силы — в самом узле. Когда мы возьмем их в клещи, — механические фигурки начали теснить черные булавки вдоль вытянутой линии, — то этот резерв они бросят в бой.

Булавки, собравшиеся в узле, поспешили на помощь своим отступающим товарищам.

— И тогда...

Из модели «Небесного Владыки» высыпался рой миниатюрных топтеров. Устремившись через стол, они аккуратно приземлились на крышу модели эфирного узла.

Баан кивнул и отступил на шаг от ручек и переключателей.

— Транспортные топтеры с инспекторами. Я в достаточной степени уверен, что господин Джура не готов к десанту с воздуха за его передовыми позициями. Мы высадимся на верхней галерее и пробьемся вниз. Если нелетальных эфирных разрядников и светошумовых гранат не хватит для того, чтобы вывести из строя защитников, то наиболее эффективными представляются шрапнельные бомбы. В полную броню одеты лишь немногие отступники, а риск повреждения шрапнелью конструкций узла будет минимальным.

Теззерет повернулся к нему, слегка наклонив голову, и посмотрел с одобрением.

— Ну надо же, Баан. Какое необычно кровожадное предложение. Не ожидал от тебя.

— Это предложение учитывает необходимую оперативность и возможное упрямство, — холодно ответил ведалкен. — Если отступники не сдадутся и откажутся отступать, их придется смести, потому что любая задержка позволит им сосредоточить огонь на наших инспекторах. В таком случае смертей будет не избежать. Лучше пусть это будут смерти вооруженных повстанцев, чем слуг правопорядка.

Верховный консул согласно улыбнулся.

— Ты можешь гарантировать, что это сработает?

Баан нахмурился.

— Разумеется, нет. Я могу лишь делать предположения, основываясь на доступных мне сведениях. Я оцениваю вероятность успеха в 85 процентов.

Некоторое время Теззерет раздумывал, барабаня пальцами живой руки по краю стола, потом оттолкнулся и выпрямился. Небрежным жестом он показал на модель эфирного узла и латунные фигурки с цветными флагами.

— А что твои гости, Баан? Они все усложняют.

— В бою я оцениваю каждого из них как двадцать-тридцать инспекторов, в зависимости от способностей и опыта. К счастью, у меня была возможность выявить их слабости. Самая серьезная их них — разделение командования. Главным среди всей группы считает себя и Гидеон, и Джейс. Кроме того, господин Белерен...

— Его слабости мне хорошо известны, — Теззерет обнажил зубы, но без всякого веселья... словно кобра, пробующая на вкус ветер.

— Ни тот, ни другой до конца не доверяют Лилиане. Она, в свою очередь, с пренебрежением относится к Гидеону. Ее отношение к Джейсу проанализировать сложнее: это экстравагантная смесь презрения и желания защитить. Подозреваю, что она и сама не способна была бы описать эти чувства, если ее спросить.

Помимо командования, серьезной слабостью группы является дочь Первой отступницы. Ее легко спровоцировать на необдуманные действия, и поэтому остальные относятся к ней с чрезмерной заботой. Особенно — Гидеон и Нисса.

Верховный консул потянулся к переплетению проводов над головой и вытянул вниз переговорную трубку.

— Старший по повиновению Бараль — на мостик. Немедленно, — проревел он в раструб. Его слова эхом разнеслись по всем помещениям корабля.

— Я нахожу твой план приемлемым, — Теззерет поднял к лицу искусственную ладонь и провел по ней пальцем. От его прикосновения невероятный метал пошел зыбью, словно вода. — Однако я его немного улучшу. У семьи Налаар есть и другие слабые места.

— Мне любопытно, — осмелился наконец Баан. — Что означают татуировки у тебя на лбу?

Теззерет смерил его взглядом с ног до головы, пытаясь прочитать что-то в тщательно выверенной нейтральной позе.

— Они напоминают мне о долге, — уголок его рта пополз вверх в невеселой улыбке. — Мне интересно, Баан. Какие слабости ты видишь, когда смотришь на меня?

Ведалкен на мгновение задумался.

— Я думаю, что благоразумнее будет оставить эти соображения при себе.

Верховный консул издал короткий резкий смешок.

— А ты не дурак.

Ведалкен решил, что из уст Теззерета это сойдет за комплимент.

С лязгом боевых доспехов на мостик поднялся Бараль. Шлем он нес на согнутой в локте руке. Подойдя, солдат небрежно отдал воинский салют.

— Бараль. Явился по приказанию, — он мгновение помедлил и добавил, — господин.

— Тебе приходилось иметь дело с Налаарами, — сказал Верховный консул.

Неприятная ухмылка медленно появилась на лице Бараля, превратив его израненную щеку в жуткий ландшафт из оврагов и утесов.

— Это правда.

— Ты докладывал, что вся семья погибла, — сказал Довин.

Глаза старшего инспектора сузились. Он бросил взгляд на Теззерета, который, против обыкновения, промолчал. Наконец, Бараль буркнул:

— Пожар, который устроила девчонка. Он... все запутал. Мы узнали, что матери удалось выжить, уже потом.

— Вот как? — без эмоций поинтересовался Баан. — Меня беспокоит, что это не было отражено в отчетах.

— Отчеты и бумажки — это ваше дело, министр, — злобно проговорил Бараль. — А мне приходится работать. Проведи вы день на улицах, и...

— Бараль, — прервал его Теззерет, — я хочу, чтобы ты их отвлек.

Старший инспектор удивленно взглянул на него, потом вновь на Баана, и, наконец, открыл рот:

— Прошу прощения, господин?

— Выведи из себя Налааров. Вымани их из эфирного узла. Их — и столько из их друзей, сколько у тебя получится.

Бараль фыркнул через изуродованные остатки носа.

— Это просто. А потом что?

Теззерет безразлично махнул рукой:

— Все, что тебе заблагорассудится.

Старший инспектор поднял единственную оставшуюся бровь.

— В самом деле, все, что заблагорассудится?

Верховный консул со звоном сжал металлические когти.

— Это изменники Консульству, Бараль. Маги, известные своей жестокостью. Если они не сдадутся... — Теззерет с ничего не выражающим лицом поднял и опустил свою живую ладонь.

Бараль выпрямился, и между его губами показался один клык. Баан не понял, улыбка это или презрительная ухмылка.

— Ну конечно. Нельзя позволять, чтобы у нас по улицам разгуливали опасные маги.

Он повернулся, чтобы уйти.

— И возьми с собой свой взвод, — распорядился Теззерет. — И министра Баана.

Бараль хмыкнул и надел шлем, с силой стукнувшийся о наплечники.

— Седьмой ангар, министр, — глухо прозвучали его слова. Вылетаем через десять минут.

Грохоча подбитыми металлом сапогами по панелям мостика, он удалился. Баан повернулся к Верховному консулу:

— Объяснись.

— Бараль — это бойцовый пес, — сказал Теззерет, отворачиваясь к столу. — А ты — его поводок. Пусть кусает, но не бросается в погоню.

Что ж, прозвучало это довольно логично. Баан перенес вес на другую ногу.

— А что с моим планом?

— Я прослежу за его исполнением. Не волнуйся, — неприятно улыбнулся Теззерет, — вся слава достанется тебе. Добрая или дурная.

Верховный консул склонился над панорамой, и его когти оставляли в полированной латуни идеально ровные линии.

---

Мама, наверное, наверху.

Сейчас там собираются все Большие Шишки. Гонти, Кари, Сахили... и, наверное, еще какие-то люди, имена у которых не заканчиваются на «и». Она сейчас полностью перешла в режим Первой отступницы, так что даже не совсем моя мама. Она — инженер, работающий над решением проблемы. Все они собрались на вершине эфирного узла, чтобы решить, как ловчее врезать консулам по этому самому.

Я зеваю, потому что снова не выспалась. Каждую ночь с начала репрессий мне снится одно лишь пламя и крики — кошмары, как те, что были у меня когда-то в крепости Керал.

Я гляжу сверху на Гирапур, пытаясь сопоставить размытые образы в своей голове с четкими, раскинувшимися передо мной. Я дома, но кто-то переставил всю мебель.

Я не смогла найти водонапорную башню, на которую когда-то забиралась. Я помню, что она была самым высоким строением в округе. С ее крыши мы с друзьями смотрели воздушные гонки. Скучные официальные днем или те, что по ночам проводили ребята постарше — с визгом проносясь над улицами, пока не появлялись регулировщики Консульства. Иногда они даже перелетали над башней или закладывали вокруг нее вираж, так что приходилось за что-то хвататься, когда мимо проносился пахнущий молниями снаряд.

Все стало выше. Белые каменные стены и плоские крыши, по которым я носилась ребенком, утопают среди латуни и бирюзы, среди закрученных спиралью блистающих башен, возносящихся у полуденному солнцу.

Ветер несет ароматы тысяч миллионов обедов, пыли и металла, эфира. Напротив нас, за баррикадами, на улице стоят пангармониконы Консульства, играющие «Свадебный марш гремлинов» на бесконечном повторе и двойной скорости. Их оставили включенными еще с вечера, и когда взошла луна, Нисса вдруг начала плакать, зажимая руками уши.

Я не знала, что делать. Я хотела помочь, но только неуклюже размахивала руками, как курица, и наверняка опять сказала какую-нибудь глупость.

Тогда рядом с Ниссой присел Джейс. Они проговорили с минуту, и ее глаза вспыхнули. Она свернулась калачиком в гигантском растении, росшем в горшке, и не просыпалась, пока на нее не упал первый луч солнца.

Я скучаю по маме.

Я скучала по ней и раньше, но справилась. Двенадцать лет — достаточно для того, чтобы справиться с чувствами. Забавно... все остальные, наверное, думают, что с чувствами я не справляюсь — но первые два года я даже дышала с трудом.

А теперь она вернулась, она совсем недалеко, лишь подняться наверх. Но она так занята своей войной, что я вижу ее — слышу ее — лишь тогда, когда она накрывает меня одеялом. Наверное, она думает, что я сплю, потому что со своих встреч приходит поздно... но я не сплю, я прячу лицо в подушку и затаив дыхание жду, что она присядет на край моей кровати.

Но она не делает этого, и я больше не могу с этим справляться.

Я хочу, чтобы она обняла меня, как тогда на арене. Чтобы хотя бы десять минут поговорила о чем-нибудь, кроме Консульства, чтобы провела ладонью по моим бледным щекам и пожурила за то, что я обгораю на солнце, а она — нет. Я хочу почувствовать запах разлитой смазки и прожженной искрами ткани ее плаща. Хочу, чтобы она заплела мне косички, как делала до того, как я обкорнала себя садовыми ножницами особенно жарким летом. Я спустилась тогда со стропил и расхаживала ужасно гордая, наслаждаясь щекочущим шею ветром, а мама увидела меня и расплакалась. Потом она достала откуда-то старые ножницы Нали Джалбалы и подровняла мне волосы, сказав, что я замечательно выгляжу — совсем взрослой.

Я хочу рассказать ей о том, что я успела сделать, и что сделала из самой себя, потому что она знает только ту Чандру, что вечно все портит.

Последний раз, когда она меня видела, я все испортила. Натравила на нас консулов.

Из-за меня погиб папа.

В этом все дело? Она винит меня в его смерти? Поэтому она со мной не разговаривает. Я бы не разговаривала, будь я на ее месте. Потому что я — виню себя.

Тогда на Регате именно это показал мне Очистительный Огонь. Когда у меня в последний раз были кошмары. Я думала, что я во всем виновата, я все испортила, и из-за меня они все погибли. Папа. Жители деревни. Мама. Поэтому огонь перестал пылать. Поэтому он прошипел мне: «Тебя можно простить». Но я себя не простила.

Все равно это был дурацкий огонь. На нем даже орехи поджарить было нельзя.

Пол за моей спиной скрипит. Кто-то идет. Я закатываю глаза, потому что вдруг это кто-то, кого я не знаю? Или кто-то, кого я знаю, что еще хуже.

Что, если это Нисса?

Я так и не смогла как следует подумать о том, что случилось на Равнике. Каждый раз, когда я пытаюсь это сделать, мне хочется свернуться и натянуть одеяло на голову. Она была такой доброй, со мной, а я... «Просто ты... все время смотришь на меня». Кажется, тогда внутри у нее что-то оборвалось.

Мои щеки и волосы охватывает пламя. Я сбиваю огонь. Шаги становятся ближе... медленнее...

Потом мы оказались здесь, в Каладеше, и я только и делала, что орала на нее из-за мамы. Я даже не думала о ней самой. Почему она вообще пошла за мной, когда я так обидела ее...

Ох, черт. Я обнимала ее, когда мы искали маму. Два раза. Даже не думая, потому что ну когда я вообще думаю?.. Хоть я и знала, как она дергается каждый раз, когда кто-то случайно задевает ее плечом. Наверное, в своей голове она каждый раз на стенку лезла. Какая же я...

«Чандра?» Голос мощный, низкий, нерешительный.

О... «Привет, Гиди».

Гидеон облокачивается на перила на расстоянии вытянутой руки от меня, опершись на мощные мускулистые предплечья. Он согнулся, и так его глаза оказываются вровень с моими. «Ты как, держишься?»

Я смотрю на улицы. За исключением пангармониконов, кругом все неподвижно и пусто. Сотня тысяч горожан прячется по домам, ожидая, что разразится буря. Горячий ветер сдувает мне волосы со лба. «Я в порядке».

Он издает тихий звук — наполовину смешок, наполовину вздох. «Чандра, это... Это не мое дело. Я знаю. Извини. Ты пережила много потрясений. Вернулась домой. Узнала, что твоя мать жива... Это хорошее потрясение, но и его нужно пережить. Потом человек, который... потом человек пытался тебя убить. А теперь твой дом охватила гражданская война. Все это — за два месяца. Вряд ли хоть кому-то приходилось испытывать подобное.

«Что ты хочешь сказать? Что я что, неуравновешенная? Ты к этому клонишь?» У меня трясутся руки? У меня трясутся руки. Прекратите, дьявол вас дери.

Я ощущаю сочувственный взгляд Гидеона на своем плече. Его голос становится еще тише. Через какофонию «Свадебного марша гремлинов» до меня доносятся его слова: «Я хочу сказать, что ты... все принимаешь близко к сердцу. Это одна из тех вещей, что мне... одна из тех вещей, что делают тебя замечательным человеком. Если ты захочешь с кем-нибудь поговорить или просто выпустить пар, то я рядом, идет? Когда бы тебе ни захотелось».

Он такой искренний. Когда мы только встретились, мне это в нем нравилось. Ну, после того, как я перестала на него злиться. Искренний, любит командовать, добрый, нравоучительный, внимательный, занудный, очаровательный торчащий из грязи сук. С мускулами во всяких интересных местах. С глазами миллиона цветов, словно пейзаж кисти... какого-то художника, здорово рисующего пейзажи. И прессом, на котором можно сыр тереть, и по которому я добрых полгода совершенно не мечтала провести ладонью, насколько это ему известно.

Это было целую вечность назад. Мне правда было всего девятнадцать? Я была совсем еще девочкой... Интересно, сколько ему было лет? Или сколько сейчас. Любая цифра подойдет. Я хорошо считаю — у меня мама инженер.

Я снова зеваю — так широко, что слезы текут из глаз. Сама не знаю почему, я говорю: «Ты помнишь, как мы встретились, Гиди?» — и искоса смотрю на него через прядь волос.

Он быстро поднимает взгляд и раскрывает рот, но останавливается и качает головой: «...Помню, очень хорошо».

«В последнее время я об этом много думала».

Он глядит на пустые улицы: «Почему?».

«Мне снова снятся сны». Я отворачиваюсь, подставляя лицо ветру, и он жалит мне глаза.

Гидеон делает вдох, пытается успокоить свой голос. «Понимаю, — он неловко перевешивается через перила и чешет бороду. — Как те, что были...»

«В Дирадене. Да». Дираден с его нескончаемыми ночами, где мы спали в одной полуразвалившейся койке, смердящей, словно плесень в прогнившей деревне прокаженных. Я проснулась вся в поту, задыхаясь и до хруста стиснув зубы, чтобы не закричать от нового сна о горящем Бунарате. Тогда он обнял меня своими сильными руками, удерживая в ужасном настоящем, а не кошмарном прошлом, и не отпускал, пока я не перестала дрожать.

«Извини, — говорит он и заметно краснеет. — Я не должен был этого делать, не спросив тебя. Но я проснулся, и тебе было... больно».

«Да, было». Я бью его кулаком в плечо, но сама почти этого не чувствую. Получается такой слабенький удар. Ну, хотя бы не поглаживание. «Поверь, если бы что-то было не так, я бы тебе об этом сказала. А потом бы подожгла».

«Я хотел спросить, почему в последнее время ты выглядишь очень усталой, — он цепляет пальцем отходящую от перил краску. Кусочек отрывается и улетает прочь с порывом ветра. — Ты говорила мне, что родом из места, где магия вне закона, особенно — магия огня. Что твоя семья пыталась скрыть твой дар. Что из-за тебя сгорела деревня, погибли твои родители». Он пытается найти слова. «Ты раскрыла мне... лишь тень правды».

Всплывают старые воспоминания, туманные и полные прорех. Темная камера, освещенная мерцающим призрачным светом заклинаний, не дающих призвать свою магию мне. «Ты встретишься с тем, что ты сделала, — сказал он, — и примешь весь груз ответственности за свои поступки. Без лжи и отговорок. Что же ты такого натворила, что тебя преследуют призраки прошлого?»

На одно мгновение я переношусь обратно в ту камеру, больная и униженная. Размышляющая над тем, есть ли здесь ведро, чтобы меня в него вырвало, и если нет, то куда мне отвернуться, чтобы не попасть ему на ботинки.

«Тогда я не знала тебя, Гиди. Или знала, но недостаточно. Все, что я сказала, было правдой... просто это было не всей правдой. Я рассказала самое важное. Про огонь. Про крики и... про запах, про то, как я себя чувствовала. Как это была моя вина. Как я... как из-за меня они все погибли». Я кашляю, чтобы он не услышал, как сорвался мой голос, только он все равно наверняка услышал, но ничего не скажет, потому что такой уж он Гидеон. Всхлипнув, я провожу по носу трясущейся рукой и вытираю ее об шаль.

Он вздыхает и кладет руку на перила рядом с моей. Не касаясь меня. Просто... предлагая. Какая-то часть меня страстно желает за нее схватиться. «Что ж, — говорит он, — того, что ты тогда рассказала, оказалось достаточно. Очищающему Огню нужно было, чтобы ты признала свою ответственность. А не то, чтобы ты выложила все подробности, — он замолкает на несколько секунд. — По крайней мере, так мне рассказывали. Я не проходил через него, как ты».

Я улыбаюсь и тянусь, чтобы взъерошить ему волосы. Для этого мне приходится подняться на цыпочки — и надо заметить, что в бронированных сапогах это не так-то просто. «Такому славному парню, как ты, это было бы плевым делом».

Его руки напрягаются. «Хотел бы я, чтобы это было правдой». Гидеон глядит на меня, потом отворачивается, как нашкодивший щенок. «Я в ответе за то, что уже никогда не смогу исправить».

Я подношу руку к лицу и делаю вид, что прикрываю зевок. Пальцы пахнут его волосами. Травами, которые здесь не растут. Так пахнет ветер на Теросе?

«Я взорвала музей», — выдаю я. ...ЧТО?!

Он отступает на шаг и глядит на меня, выпучив глаза. «Что?»

Так держать, Чандра. «Но я не хотела! Когда мы с тобой встретились. В Кефалае. Помнишь? Святилище Звезд. Я хотела украсть Свиток Дракона. А ты меня поймал. Тюрьма, эти змееголовые ребята, вот это все...»

Он кривит лицо.

Стоп, нет, не туда, разворачивай топтер, чтоб тебя! «Но ты тогда был прав. Когда сказал, что я поранила ни в чем не повинных людей. Я... я не знаю насчет стражников. Стражникам я не доверяю. Сейчас... да и никогда не доверяла. Но в Святилище было полно людей, и...»

Когда стены обрушились, я подумала о тех, кто оставался внутри. Бабушки, показывающие на витрины, и рассказывающие истории из дней своей юности — точь в точь как госпожа Пашири, — и дети, от удивления широко раскрывающие глаза, подпрыгивающие и норовящие куда-нибудь убежать... Этот музей был не пыльным и замшелым — это было место, полное света и невероятных вещей. Стены обрушились на них. И это была моя вина. Я не хотела этого, но это была моя вина. В очередной раз.

Наверное, я надолго замолчала, потому что он приближается ко мне на шаг. «Чандра...» На этот раз он накрывает мою руку своей. Она теплая, сухая, грубая от мозолей. «Ты этого не хотела».

«Но я это сделала, Гиди. Иногда я сижу в ванне, и вдруг словно ниоткуда приходят воспоминания. Мне становится ужасно стыдно, и я вслух обзываю себя дурой и ныряю под воду. И... эм-м... обычно к этому моменту ванная превращается в сауну». Когда я в последний раз принимала ванну? После всего того, что произошло за последние недели, от меня, должно быть, несет, как от гоблина-кузнеца. «И уж ты-то...»

«Я знаю». Он убирает руку и проводит по волосам, приглаживая устроенный мной беспорядок. Мне хочется снова их растрепать. «Чандра, прошло столько времени, и ты о них не думала. А сейчас думаешь. То, что ты сожалеешь... означает, что ты повзрослела. И что ты — хороший человек. Фундаментально».

Я отворачиваюсь и шагаю по галерее. У лестницы в горшке растет цветущий жасмин. Я отрываю белый лепесток и кручу в пальцах. «Это означает, что я испорчена, Гиди».

Он снова вздыхает и морщится. «Иногда, — соглашается он, — да. Извини. Но ты всегда... стараешься изо всех сил. Не всегда у тебя получается, но это не имеет значения. Главное, что ты стремишься поступать правильно».

У меня кривится губа. Лепесток выпадает у меня из пальцев, и его уносит ветер. «В общем... я хочу сказать, что что бы ты ни сделал, это не может быть настолько плохо, как все, что сделала я, и если Очистительный Огонь пропустил даже меня, то тебе — тому, кто хронически обдумывает свои поступки, — пройти через него должно быть проще простого. А если он этого не видит, то это точно дурацкий огонь, и я рада, что его потушила». Слова прекращают литься у меня изо рта, и я делаю вдох.

Гидеон с сомнением смотрит на меня. «И это ты мне хотела сказать?»

«Может, не это, когда начала говорить, но теперь — да». Я скрещиваю руки на груди и изображаю нахмуренное сердитое лицо. «Ну как, тебе стало лучше?»

Гиди моргает. А потом смеется, глубоко и искренне. «Ага, стало. Спасибо». Сделав шаг назад, он глядит на башню. «Но мне надо вернуться наверх. Посмотреть, что у нас там с обороной. Если тебе что-нибудь будет нужно, просто скажи, ладно?»

Мне нужна моя мама. Нужно сесть рядом с ней и прижаться плечом и бедром, чтобы одной рукой она ела, а второй — писала уравнения. Нужно съесть ее пряную пшеничную лепешку, хотя у нее она всегда немного подгорает. Нужно опустить ей голову на плечо. Нужно, чтобы она обняла меня... потому что она так давно этого не делала.

Он в пяти шагах от меня, когда я кричу ему вслед: «Постой! Это, глупо, наверное, но мне нужно... чтобы ты меня обнял. Если ты не против. Я знаю, это странно... Просто я думала, что мама совсем не проводит со мной времени, даже десяти минут, и я...».

«Чандра...»

«Ты не должен, если не хочешь. Объятья — это же очень личное, верно? То есть, ты спас мне жизнь, но это не объятья. Спасти жизнь кто угодно может, это нормально. Ну, может, кроме Лили. И я тебя тоже спасала, так что это не считается...»

«Чандра...»

«И я знаю, что просить обнять — не нормально. Обнять вроде как нужно предлагать. Вот, опять настал этот момент, когда я на кого-то смотрю, и на меня словно что-то давит. Я как будто бы знаю, но на самом деле не знаю, понимаешь? Извини. Все получается не так, и...»

«Чандра...»

Я опять трясусь? Я сжимаю дрожащие пальцы. Какого черта, Чандра? Я сглатываю, вытираю ладонью глаза и поворачиваюсь. Гидеон стоит, улыбаясь и широко раскрыв руки. Он шевелит пальцами: «Давай, давай, глупышка».

Ладно. Надо сохранять спокойствие. Подойти медленно, как ни в чем не бывало... ой! И я уже прижимаюсь к нему, обхватив за талию. Я совершенно уверена, что не бежала к нему, так что можете мне не рассказывать, что магии телепортации не бывает.

Он такой огромный! Моя голова у него под подбородком. От него пахнет потом и маслом — результат долгого дня за подниманием всякого.

Я зарываюсь в его руки, словно щенок, прижимаюсь щекой к груди и закрываю глаза. Я слышу стук его сердца. Он охватывает меня руками — в доспехах и все такое, — и его дыхание щекочет мне макушку.

Как же давно меня никто так не обнимал. Сделай так Гиди четырьмя годами раньше, и у меня бы по всему телу побежали мурашки. А теперь мне просто...

...спокойно.

До меня доносится тихий стук керамики.

Я открываю один глаз и выглядываю из-за бицепса Гидеона... ПРОКЛЯТЬЕ!

Я отталкиваю Гиди, но он слишком большой, так что я сама выворачиваюсь и чуть не падаю на спину. У него раскрывается рот, и он отступает, со страхом глядя на меня. О, нет, Гиди, ты ничего не сделал...

«Я не хотела вам помешать».

Нисса ставит на скамью миску с карри из баклажанов и картошки и опускает глаза, осторожно проводя длинными пальцами по глине. На сгибе локтя у нее лежит огромный спелый плод манго. Ветер играет с ее косой.

«Ты не помешала, — я хватаюсь за ограду и восстанавливаю равновесие. — Мы просто разговаривали, и...»

«Тогда не обращайте на меня внимания». Она отрывает черенок манго — он что, рос у нее из одежды? — и кладет плод рядом с тарелкой. «Я принесла поесть, если ты голодная». Она выпрямляется и смотрит прямо на меня, сцепив руки перед собой. Миллионы лет зеленого скрываются в ней.

МОРГНИ. ДЫШИ. Не испорть все в очередной раз. Просто поговори с ней.

«Гиди спустился проведать меня, и мы начали говорить, и когда-то он арестовал меня за то, что я взорвала музей... — ТЫ ВСЕ ПОРТИШЬ, — но на самом деле он не хотел этого делать, и мы оказались в мире, где пришлось сражаться с этим жутким и ужасно обходительным вампиром, и потом я подумала про маму, и...»

Она опускает глаза, прикрывает веки. «Расскажешь в другой раз, если захочешь. Извини». Она поворачивается и проходит мимо жасмина. Все его цветы уже закрылись, превратившись в тугие зеленые бутоны.

Как мне удается каждый раз так напортачить? Взорвать весь Иннистрад? Все идеально, никаких проблем. Поговорить с Ниссой? Мрак, ужас и кошмар.

Это же не может быть моей рукой, схватившей ее за плечо и потянувшей так, что Нисса поежилась? Я же не стала бы так поступать, верно? «Н-не уходи, — запинаюсь я. — То есть, ты расстроена. Я тебя расстраиваю».

«Нет? — отвечает она, словно испытывая это слово. — Нет. Я... многого не понимаю. Но ты меня не расстраиваешь. Поверь».

Она поднимает руку и осторожно снимает мои горящие пальцы с плеча. Ее прохладные руки пахнут летними плодами, огненными закатами, дождем в сумерках. Или, может быть, я себе сама это выдумала. «Не переживай».

«ЧАНДРА НАЛААР!»

Наверное, мы все смешно подпрыгиваем.

Мне бы подумать, что Ниссе не понравится, как я пихаю ее плечом, когда разворачиваюсь... но я могу лишь вглядываться в улицы Гирапура, потому что «Свадебный марш гремлинов» наконец замолчал, и я знаю этот голос.

«Я знаю, что ты меня слышишь», — отражается от камня и стали многократно усиленный хрип с жестяными нотками.

«Кто это?» — спрашивает Гиди. Он встает спереди, заслоняя меня, и вглядывается в сверкающие крыши. Его меч-кнут змеей разворачивается, готовясь к бою.

«Бараль», — пытаюсь сказать я, но мне словно залили в горло болотной воды.

«Скажи мне... ты рассказала своим друзьям всю историю? Как из-за тебя погиб отец? Как твою мать из-за тебя заперли в камере на пять... долгих... лет?»

Перед глазами у меня все белеет, и из них начинают лететь искры. Но мне все равно.

«Мы с твоей мамочкой каждый день болтали. Каждый день. Я напоминал ей о том, что ты сделала. День за днем. Она рассказала тебе?»

Мама?

«Может быть, ей было слишком стыдно?»

Нет!

«Иногда она плакала. Когда я рассказывал, как огонь сожрал твоего папочку. Как он умер, крича от боли, как его кожа чернела и лопалась. Как он проклинал тот миг, когда ты родилась на свет».

«ТЫ ВСЕ ВРЕШЬ!» — я срываюсь на визг. Голос одиннадцатилетней.

Гидеон кричит, задрав голову. Что-то о часовых, о топтерах... я не слышу его. Над моей головой трещат молнии, и я вижу, как на крышах через дорогу поднимаются в воздух облачка пыли.

Бараль смеется. «Сколько же человек погибло в тот день, маленькая тварь?»

«Я убью его. Я сожгу его». Эти слова шипением вырываются через стиснутые зубы и падают, словно звезды из глаз.

«Этого он и хочет». Единственное, что я слышу через грохот собственного сердца, — голос Ниссы. Почему она до сих пор здесь? Почему осталась?

«Я не смогу оставить это, — я сжимаю кулаки, и их охватывает пламя. — Не останавливай меня. Я не позволю ему...»

Краем глаза я замечаю, как она подносит ладонь к моей руке, но задерживает, так и не коснувшись.

«Я знаю, — говорит она. — Я буду рядом с тобой».

---

— Тревога! — закричал Гидеон бойцам на верхней галерее. — Это может быть отвлекающим маневром!

Прищурив глаза от света полуденного солнца, он увидел, как ему машут в ответ, услышав приказ. Он отвернулся.

— Чандра...

Куда-то пропала.

Через грохот многократно усиленного смеха он услышал, как гремят по лестнице ее сапоги, как металл царапает металл, когда она не успевает повернуть за угол, как отражаются от стен ее проклятья.

— Надо было остановить ее! — крикнул Гидеон, подскочив к перилам и перегнувшись вниз.

Нисса, бежавшая вниз по лестнице, замерла, услышав его голос.

— Зачем? — спросила она.

Гидеон сжал кулаки.

— Это... ее же могут убить. Зачем он так провоцирует ее? Он хочет заманить ее в засаду! Она сейчас не думает, у нее одни эмоции, и это мы должны...

Ему показалось, что его живот насквозь пронзили ледяной сосулькой. Почему он сам до сих пор не сбежал по лестнице?

Нисса наклонила голову:

— Это ее природа, Гидеон.

Где-то далеко внизу из эфирного узла вырвался клубок яркого пламени и полетел по воздуху, заставив замереть сердце Гидеона. Клубок приземлился на соседнюю крышу — и Чандра встала на ноги, все еще изрыгая проклятья.

— Джура! — донесся сквозь ветер слабый голос сверху. — Мехагиганты надвигаются на наши укрепления!

— Я... — он пойдет за ней. Ведь так?

Гидеон крепко закрыл глаза и медленно вдохнул горячий полуденный воздух, сосредотачиваясь на запахах масла и дыма. Металлическое блеяние человека из громкоговорителей стихло. Пол слегка задрожал, и вдали он услышал глухой грохот.

«Приходит время, мальчик, — прозвучал из далекого прошлого голос Хиксуса, — когда ты должен выбирать между тем, что хочешь защитить, и тем, что должен».

Гидеон открыл глаза и поймал бездонный взор Ниссы. Слова, которые он из себя выдавил, были на вкус как пепел.

— Защити ее.

Эльфийка кивнула и скрылась.

Гидеон взлетел по лестнице, стараясь не думать о тех мимолетных мгновениях, когда он прижимал к груди крохотное сводящее с ума драгоценное солнце.

---

Приземлившись, Бараль с такой силой ударил сапогами в мостовую, что у него перехватило дыхание. Через мгновение он уже бежал вперед. Все шло по плану.

Однако он уже начал снижать скорость. Грудь болела, словно кто-то высыпал ему в легкие пригоршню иголок. Ему еще не приходилось бегать в доспехах. По крайней мере, больше дюжины шагов. Дюжины шагов обычно хватало, чтобы схватить за горло очередного недоучку-мага, решившего, что на расстоянии у него будет преимущество.

Он стал старым. Тяжелым. Медленным.

Чувствительность в левой руке так и не вернулась. Да, она послушно свисала вниз, а за годы болезненных упражнений он вновь научился ей управляться. Но он больше не мог сказать, насколько крепко он держит в ней рукоять оружия или ложку супа. Однажды зимой его рукав загорелся, когда в казарме он встал слишком близко к печке. Бараль мог лишь хохотать, глядя, как обугливается и смердит его уже изуродованная плоть. Было слишком смешно, чтобы не смеяться. С тех пор, как тварь сожгла ему половину головы, он стал реже носить шлем. Его лицо само стало оружием устрашения — ни один пойманный на месте преступления маг не мог смотреть на него без ужаса.

Она сломала его.

Бараль бежал по переулкам — налево, направо, снова налево — в том порядке, который Баан заставил его повторить во время полета добрую сотню раз. Здания вокруг уже не были новыми и яркими. Они постепенно рассыпались в пыль и мелкие камушки. Шея взмокла, в шлеме было жарко от его тяжелого дыхания.

За его спиной выкрикивала яростные оскорбления налаарова девчонка. Непристойности эхом отражались от стен домов.

Он ухмыльнулся. Девчонка была выше, чем он ее запомнил, но мозг ее, похоже, остался таким же маленьким. Она кричит и размахивает кулаками, когда надо бы помолчать. С тех пор, как она вернулась домой, она только и делает, что попадает в ловушки. И поэтому он победит.

Поэтому он ее сломает.

Место выбирал Баан. Лабиринт из старинных каменных домов вдоль реки, давно пустых и заброшенных, с пустыми, пересохшими двориками. Ничего горючего на милю окрест.

Он завернул за угол, поднял филигранное забрало шлема и проревел, обернувшись через плечо: «Все это время твоя мать страдала. Она думала, что ты подохла!».

Ярко-алой кометой из-за угла выбежала Чандра. Обнажив зубы в ухмылке, она распростерла пальцы, вытянула руку и толкнула.

Воздух между ними загорелся с оглушительным ревом, и Баралю пришлось приложить усилия, чтобы его не затянуло в выгоревшую пустоту. Стена бело-золотого огня покатилась на него, словно Арадарский экспресс.

Старший инспектор поднял ладонь, пальцы охватило ледяное синее свечение, и одним взмахом он погасил пламя. На дорогу посыпались горячие угольки, но для них не было пищи среди камней и пыли.

— А что ты делала, пока она гнила, — издевательски улыбнулся Бараль. — Где-то прохлаждалась, радуясь жизни?

Он нырнул за угол, и она, спотыкаясь, с проклятиями повернула за ним. С ее пылающей шевелюры летели искры.

Где-то в чреве убегающего Бараля зародился злорадный смех, но он не позволил ему вырваться изо рта. Он тридцать лет учился подавлять то, что кипело у него внутри.

В воздухе зажужжали крылья топтеров. Они были почти на месте. Его отряд уже окружал тварь сзади, готовясь выйти на...

Забежав за следующий угол, он едва успел остановиться.

Дорогу ему преграждала стена из кирпично-красных колючек, шипов с крючками на концах и широких изумрудных листьев.

Этого... здесь раньше не было.

Бараль развернулся как раз вовремя, чтобы успеть ударить кованым бронированным сапогом в живот налетевшей на него Чандре. Она согнулась пополам и захрипела.

Он отступил назад и поднял клинок, пока ее рвало в дорожную грязь. Охватившее ее пламя разгорелось до ярко-желтого цвета, а Бараль бросился вперед, размахивая оружием.

Чанда закрылась от удара рукой в бронированном наруче, и от удара металла о металл в воздух взлетели искры.

Левая рука, окутанная пламенем, нанесла удар... но промахнулась, даже близко не попав в цель.

Он почти расхохотался.

Тогда она сплюнула на дорогу желчью, опустила плечо и с разбегу врезалась ему в грудь. Что-то хрустнуло. Она раскрыла рот, ловя воздух.

Бараля отбросило назад — в испепеляющий жар.

Она подожгла колючки!

Своей покалеченной левой рукой он сорвал с наплечников загоревшийся плащ и бросил на землю.

Нужно было обойти ее. Она не сможет снова оттеснить его в огонь.

От жужжания крыльев топтеров камни старой мостовой подпрыгивали и катились в разные стороны. «Инспектор!» — раздался металлический, усиленный громкоговорителем голос.

Пиромантка сжала зубы, из ее глаз летели искры, и она сделала шаг вперед, чтобы ударить левой рукой... но едва не упала, задыхаясь от боли. Рука безвольно повисла вдоль тела.

Вот оно.

Бараль взмахнул клинком, повернув его плашмя, чтобы ударить по пораненной руке. Чандра отпрянула назад, пытаясь поймать равновесие. Конечно, она не тренированный боец. Просто рассерженное дитя.

Бурлящий шар пламени родился вокруг ее правого кулака... и она шумно повалилась на землю под весом своей недвижимой конечности.

Он знал, как нерабочая рука влияет на равновесие. Слишком хорошо знал.

Тени крылатых топтеров скользили по нему, когда он поднимал клинок. Металл оружия был закален, чтобы выдерживать жар, но, сталкиваясь с желто-белым пламенем девушки, уже раскалился и поплыл. Бараль опустил клинок, целясь в шею.

Его рука остановилась, не в силах сдвинуться дальше.

Бараль повернул голову, чтобы взглянуть, что его схватило, — пылающая лиана? — и это было его ошибкой. Огонь из руки пиромантки вырвался наружу. Языки пламени лизали его доспех, жгли через забрало.

Он заморгал от дыма, закашлялся и расхохотался. Судя по запаху, он только что лишился оставшейся брови. Лежащая на спине девушка пыталась отползти, вскрикивая от боли, когда ее отказавшая рука билась о камни мостовой. Над головой разворачивались топтеры его отряда, оставляя в синем небе белые следы.

Из-под земли соседних улиц, взметнув фонтан камней, вырвались три лианы. Они обвили кабину ведущего топтера и сломали одно из трепещущих крыльев. Машина потеряла равновесие, двигатель заревел, и топтер врезался в стену дома.

Бараль прикрыл глаза от огненной вспышки. Дом обрушился в облаке бледной пыли, и по доспеху Старшего инспектора застучали мелкие камешки.

Он поднял взгляд на крыши. Вон она!

«Двести метров к югу! — взревел Бараль, перекрикивая шум и указывая рукой на силуэт. — Эльфийка на крыше!»

Второй топтер развернулся и выпустил зигзаги электрических разрядов. Раздался оглушительный треск.

За спиной эльфийки выросла громадная стена из черной земли и растений и укрыла ее своими мощными лапами. Попавшие в них электрические заряды рассеялись, не причинив никакого вреда. Растительная масса приняла облик чудовища на четырех лапах, присевшего в защитной позе над своей хозяйкой.

Элементальный зверь с ревом погнался за топтером поддержки. Эльфийка грациозно спрыгнула на дорогу и подбежала к налааровой девчонке. Та пыталась подняться на ноги. Ее рыжие волосы потускнели под слоем пыли, а по щекам текли слезы, оставляя следы. Были это слезы боли или ярости, Бараль не знал. Но это не имело значения.

Ловушка не сработала. Старший инспектор поймал бы пиромантку, если бы не эльфийка, но... впрочем, на это нет времени. Он сделал знак последнему топтеру и отцепил искривленную рукавицу-клинок, швырнув ею в девушек.

Топтер снизился, подняв на дороге бурю из белой пыли.

Бараль взвел механизм своего гарпуна и прицелился. Из кабины выглянул нахмурившийся Баан, оценивающий ситуацию, но отпрянул назад, когда гарпун Бараля вонзился в подъемную площадку.

Эльфийка подхватила ковылявшую к ней девушку.

— Я не могу пошевелить рукой. Не могу пошевелить рукой! — в панике прокричала пиромантка.

— Все хорошо, — успокоила ее эльфийка, проведя ладонью по плечу. — Просто вывих. Дай-ка я...»

Механизм гарпуна закрутился, поднимая Бараля в небо, и в этот момент налаарова девчонка испустила резкий крик боли.

Старший инспектор забрался в кабину, и пилот взмыл вверх.

— Бросить на эльфийку мехагиганта. Немедленно! — рявкнул он.

Глаза Баана внимательно следили за Баралем. Министр взял со стойки запасную рукавицу с клинком и приладил ее на место — ловко, будто делал это каждый день. Где, интересно, он этому научился?

— Старший инспектор, — прокричал он, перекрикивая двигатель, — у нас нет разрешения вызывать...

— Мы должны сокрушить их, — прорычал Бараль. Схватившись мертвой рукой за перила под потолком, он высунулся наружу, навстречу ветру, и поглядел назад. Задрав нос, второй топтер поднимался и набирал скорость, чтобы...

Элементаль эльфийки подпрыгнул и когтистой лапой схватил машину.

Бараль выругался, глядя на шар огня. Это всего лишь чертова куча грязи!

— Мехагигант потоков мог бы смыть эту проклятую тварь...

— Наша задача — отвлекающий маневр, — напомнил Баан.

Старший инспектор отошел от двери, обнажил стиснутые зубы и навис над министром. Баан спокойно посмотрел на него.

— Твоя левая рука потеряла чувствительность. Я определил три способа использовать это знание, чтобы полностью лишить тебя подвижности.

Несколько долгих мгновений они смотрели друг другу в глаза.

— Уже четыре, — сказал Баан.

— Ладно, — прорычал Бараль.

Он хлопнул пилота по плечу и сделал рукой круговой жест. Топтер заложил разворот, и Старший инспектор взял с полки со снаряжением громкоговоритель и расположился у открытой двери.

Налаарова девчонка подняла голову и взглянула вверх, прикрыв глаза рукой от огня горящей стены колючек. Эльфийка стояла рядом с ней, осторожно положив руку на поврежденное плечо.

«А она знает, маленькая пиромантка? — проревел в громкоговоритель Бараль. — Ты рассказала ей? Как горела по твоей вине деревня? Как кричали дети?»

Тварь пронзительно завизжала, ее волосы вспыхнули. Она запустила в топтер сгустком белого пламени.

Машина не смогла бы увернуться вовремя.

Бараль потянулся и нащупал удерживающие огонь вместе красные нити. Его пальцы погрузились в ткань, потянули, разорвали ее. Пламя рассыпалось и погасло.

Сидевший рядом Баан напрягся, словно струна.

Девушка выкрикивала проклятья, и из ее глаз водопадом сыпались искры.

Баан забрал громкоговоритель, поднес ко рту.

— Эти устройства сертифицированы только для применения на открытом воздухе. Любая неполадка может привести к серьезным повреждениям...»

Чандра жестом показала ему все, что о нем думает.

— Я лишь забочусь о безопасности всех горожан, — раздраженно сказал Баан.

Бараль выбил громкоговоритель из рук министра. Прибор полетел вниз, на камни.

— Она достаточно отвлечена, — ухмыльнулся он. — Доставь меня поближе к эфирному узлу. Куда-нибудь, откуда мы сможем убедить мамочку присоединиться к нам.

Баан оценивающе поглядел на него, а потом отвернулся к стеклу кабины. Топтер нес их над улицами.

— Началась вторая стадия операции.

Бараль проследил за его взглядом. Высоко над ними черные точки топтеров поднимались в небо с палубы «Небесного Владыки».

---

Гидеон оттолкнул старика в сторону, и ему как раз хватило времени посмотреть вверх, прежде чем колоссальная стальная нога наступила ему на голову.

Тьма.

Скрежет. Стон гнущегося металла, дрожь камней и земли.

Солнечный свет сквозь завесу из сыплющейся вниз пыли.

Он подпрыгнул, схватился за растрескавшиеся края мостовой и выбрался из ямы. Старик, отброшенный на обочину, глядел на него, разинув рот. Гидеон ободряюще улыбнулся ему и пятерней вытряс комья грязи из волос.

— Все нормально, — нарочито радостно произнес он. — Я неуязвим. Земля затряслась, и ступня мехагиганта опустилась вновь. Надо будет поблагодарить Ниссу за тренировки на Равнике.

Нисса. Чандра. Где же они?..

«Сейчас не до этого. Поднимайся на ноги, гоплит. Оцени ситуацию. Шевелись. Перехвати инициативу».

Гидеон поднялся, пошатываясь, отряхнулся от пыли и перевалил через край глубокого следа, оставленного мехагигантом в мостовой. Порыв ветра сбил его с ног: автомат взмахнул своей рукой-молотом, и колоссальное оружие пролетело у него над головой, с чудовищной силой врезавшись в стремительный болид и отправив искореженную машину в полет по улице. Со стоящей дальше на улице баррикады в разные стороны попрыгали фигурки защитников. Останки болида с грохотом пробили ее насквозь и покатились по дороге, оставляя след из разорванной латуни и осколков стекла.

«Ну что, гоплит. По улице идет исполинский механический человек, швыряющий припаркованными машинами в позиции отступников. Кроме него, таких есть еще четверо. Трое наступают с этой стороны, двое — с другой. Но ты точно не знаешь, где. Городские улицы — как каньоны, и ты сейчас на дне. С тактической точки зрения хуже места нет. Вода и огонь стекают вниз».

«Что будешь делать, Гидеон? На кон поставлены жизни, а ты стоишь столбом, как ребенок, вышедший на первый в жизни поединок».

«Прежде всего нужно понять, что вообще творится».

Ему нужно было осмотреть происходящее сверху. На крышу забираться будет слишком долго. Линия фронта к тому моменту уже сдвинется. Будь тут Аджани, он смог бы...

«Сосредоточься на возможном».

Мехагигант сам был линией фронта, и он возвышался над крышами. Гидеон бросился вперед, стараясь поймать ритм тяжеловесных шагов великана. На одной ноге для обслуживания и осмотра была устроена лестница из скоб.

Он выбрал скобу, прыгнул...

...и промахнулся...

...и ему едва хватило времени схватиться за следующую скобу, ниже. От удара пальцы вспыхнули золотом.

Нога мехагиганта шагнула вперед, потащив за собой Гидеона. Его пятки волочились по уличной мостовой.

Джейс придумал бы план получше. Пожалуй, Чандра придумала бы план получше.

С громким треском мехагигант перенес вес на ногу с Гидеоном. Нога пошла вверх. Гидеону едва хватило времени поджать собственные ноги.

Карабкаясь и делая паузы, чтобы удержаться во время шагов гиганта, Гидеон наконец добрался до талии автомата.

В четырех улицах налево мехагигант с двумя головами и трубами вместо рук поливал мощными струями толпу отступников. За ним шел отряд инспекторов в броне с закрытыми лицами. Они обступали сбитых с ног протестантов, и дубинки взлетали вверх с плохо сдерживаемым энтузиазмом. Оглушенные и окровавленные тела грузили в просторные тюремные фургоны.

Трое отступников возились на крыше, мимо которой только что прошел водяной мехагигант. Они спешно монтировали на треножнике какую-то трубу. С приглушенным звуком из трубы вылетел гарпун, вонзившийся в руку чудовища. На мгновение все замерло, а потом оператор мехагиганта решил поднять руку, чтобы осмотреть повреждения.

Раздался взрыв, и из ошметков руки во все стороны брызнули фонтаны воды. Команда гарпунщиков разбежалась в разные стороны.

Глядя на распадающуюся линию обороны, Гидеон видел двух других мехагигантов — гораздо ближе, чем ему хотелось бы, — и их металлические тела были усеяны следами взрывов, разрядов и языков пламени. На его глазах топтер, наскоро перекрашенный в синий цвет отступников, взмыл в воздух над одним из колоссов и спикировал прямо в плечевой шарнир. Рука чудовища остановилась на середине так и не нанесенного удара. Гидеон не видел, чтобы пилот топтера смог выбраться.

На плечо Гидеону уселся огромный мотылек.

Тот чуть не сорвался с лестницы, но вовремя понял, что насекомое сделано из латуни и цветного шелка.

— Привет, — раздался из мотылька металлический женский голос. — Ты Бифштекс, верно?

— Эм-м...

— Белый кот сказал, что это не твой позывной, но Царица ночи настаивала, что это именно так.

Он отвел взгляд от жука и посмотрел вниз. Там, где-то далеко, с улицы помахала ему рукой темнокожая эльфийка. Вторую руку она держала у лица, а на запястье у нее сидел свой мотылек, близнец первого. Она показала на нее, что-то проговорив.

— Отвечай в господина Порхунца, — с треском передал слова мотылек.

— Привет? — осторожно ответил Гидеон и помахал рукой. Насекомое зашевелило усами-антеннами.

— Ага, привет! Называй меня «Тень-Клинок». В два слова, спасибо, пожалуйста.

Гидеон болтался на талии гигантского механического человека, но этот разговор быстро становился самым невероятным событием за сегодняшний день.

— Пока нет Мальчика в плаще, я заведую связью.

— Где Лилиана, — спросил он у мотылька.

— Царица ночи, — твердо поправил его голос Тени-Клинка.

В трех улицах справа один из оставшихся мехагигантов зашатался на месте. Живое зеленое дерево, служившее ему позвоночником, сморщилось и почернело. Его кора покрылась быстро растущими пятнами белого лишайника.

— Неважно, — сказал Гидеон. — Я ее нашел.

Автомат упал на одно колено, потом на два, как раненый медведь. Дерево гнило на глазах. Оставшись без поддержки, корпус великана обвалился. Из всех сочленений потекла черная жижа с болотным запахом.

Лилиана появилась на крыше, одетая в черные шелка. Поставив ногу в высоком сапоге на парапет, она подняла над головой руку в длинной перчатке. Колдунья щелкнула пальцами, и мехагигант рассыпался на кусочки.

Отступники на улице отозвались радостным ревом. Лилиана сделала театральный реверанс и послала толпе воздушный поцелуй.

— Скажи, ведь это Лили... то есть, Царица ночи выбирала нам позывные?

— О, да. Она была очень любезна.

— Это... здорово.

Мехагигант неожиданно дернулся, и его торс с ревом повернулся. Гидеон пригнулся, пропуская над головой трубу, и выглянул посмотреть, что впереди.

Автомат подходил к очередной машине, поднимая руку-молот, чтобы запустить ее в собравшихся на улице отступников.

Бойцы, спасавшиеся от водяного мехагиганта, собрались у баррикады и пробирались через пробитую болидом дыру. Безликие инспекторы Консульства надвигались на них, вытесняя на линию огня.

Он растопчет их...

«Что ты будешь делать, гоплит?

Гидеон внимательно посмотрел на корпус мехагиганта. Крепкий металл. Никаких выпирающих механизмов и слабых мест не было видно, кроме той точки, где ноги крепятся к торсу. Там в листах брони был большой разрыв, позволяющий двигаться конечностям. Через него виднелись громадные зубчатые шестеренки, которые вертелись в бледном синем сиянии текущего по трубам эфира.

Гидеон взглянул на свой сурал. Потом снова на шестеренки.

Повернувшись к механическому мотыльку, он сказал:

— Господину Порхунцу лучше бы упорхнуть.

— Ага, — прохрипел динамик. Эльфийка просвистела несколько нот, и мотылек взмыл в воздух.

Гидеон поглядел в разрыв в броне, несколько раз быстро вздохнул и прыгнул в гущу шестеренок. Темноту заполнил золотой свет.

На несколько бесконечных секунд его мир превратился в боль, шум и движение.

Металл стонал, все вокруг дрожало.

Он падал в золотую тьму, и мириады крохотных кинжалов резали его ноги и руки, впивались в позвоночник, наполняли рот резким привкусом меди.

Его голова с размаху врезалась в стену.

Неподвижность.

Дыхание, гулко раздающееся в темноте.

Получается... он еще мог дышать?

Участок тьмы поднялся и ушел в сторону. Поток теплого света ослепил его заболевшие глаза. «Чандра?..»

Ухмыляющееся лицо заслонило солнце:

— Ну, кто у нас большой герой?

Тень-Клинок-в-два-слова.

Она помогла ему выбраться из дымящейся гробницы, и обломки некогда изящных кованых шестеренок посыпались с него, когда он встал. Его погнутый и пробитый в нескольких местах нагрудник некоторое время болтался на одном ремешке, а потом со звоном свалился на камни.

Мехагигант валялся на дороге, головой пробив стену здания. Нога, из которой вылез Гидеон, отлетела в сторону. Упавшего исполина уже окружила толпа подростков и механических существ, и они разбирали его на части, меняясь друг с другом детальками.

— Я их нашел, госпожа Клинок, — крикнул молодой ведалкен, помахав ей шестипалой рукой. За его спиной из люка выбирались операторы боевой машины — экипаж угрюмо выглядящих гномов в запятнанной машинным маслом форме Консульства.

— Отлично сработано, Бифштекс, — улыбнулась Тень-Клинок, хлопнув его по обнаженному, покрытому синяками плечу. — Сколько раз ты так еще сможешь?

Гидеон взглянул на трех продвигающихся по улицам мехагигантов, на небо, полное кораблей.

— Боюсь, недостаточно.

Шелестя шелками, подошла Лилиана. Оглядев Гидеона с ног до головы, она беспечно уперлась рукой в бедро.

— Вижу, ты потерял рубашку...

Взгляд воина привлекло звено топтеров Консульства. Летучие машины приближались к верхним галереям эфирного узла, поворачивая и кружась, словно...

У него перехватило дыхание, и он схватил ртом воздух, как утопленник, готовый вот-вот скрыться под водой.

...словно гарпии над Акросом.

— Возвращаемся в эфирный узел, — прокричал он, пустившись бежать. — Немедленно!

---

Я убью его.

Спотыкаюсь о камни. О бордюр. В плече отдается болью. Живот сводит.

Падаю. Колени и ладони разбиты в кровь. Поднимаюсь. Бегу!

Он не уйдет. Нет. Ублюдок.

Мир превратился в тоннель. Ничего не вижу, кроме кружащего топтера. Из него доносится смех. Слова.

Мама. Папа. Чудовище. Мертвы. Страдание. Убийство. Чудовище. Деревня. Огонь. Дети. Чудовище.

Я больше их не слышу. Не могу связать их в мысли. Просто звуки. Просто растопка.

Слез не осталось. Только огонь, холодный и белый. Очистительный.

Я выжгу из него гниль. Из всего города.

«Чандра, позволь мне...»

Нисса задыхается от бега за моей спиной.

Ей не нужно быть здесь. Не нужно видеть меня такой.

Громадный корень поднимается перед нами из земли и ползет к крыше. Топтер с хохотом устремляется вперед.

Я лезу вверх — холодная грязь коркой застывает на горящих пальцах, сапоги скользят по сырой древесине. Я хватаюсь за край крыши, оставляя на ней кровавые отпечатки ладоней.

Бескрайнее небо полно кораблей. Улицы горят.

Металлические исполины бредут через огонь, толпы людей стараются от них спастись. Среди черных облаков жужжат топтеры, слетаясь к эфирному узлу. Над нами нависают верхние галереи.

Там мама.

Топтеры садятся на крыше. Треск и вспышки. Бегущие фигуры. Падающие.

...мама?

«Посмотри. Что. Ты. Наделала».

Бараль, его изуродованное лицо расколото пополам беззубой ухмылкой. Топтер взлетает, и мне в глаза летит мусор.

«Может быть, будь ты здесь, все было бы иначе, — солнце блестит на лезвии его клинка. Он направляет его мне в лицо. — А может быть... больше их погибло бы».

Я чувствую, как волосы на голове встают дыбом. Обжигающий ледяной свет заливает крышу.

«Вижу, ты не очень-то точная. Верно, тварь?»

«Пошел ты», — шепчу я и выпускаю огонь ему в лицо.

Мою стену белого огня закручивает ветер, и она рассеивается, осыпаясь безвредными огоньками.

«Ты еще не устала? — он опускает сияющую руку и закрывает забрало шлема. — Даже собаки знают больше фокусов».

Крыша трясется. Элементаль Ниссы с грохотом приземляется на ее край и...

...и рассыпается на черную землю, серые камни, белое дерево и зеленые листья. Пылающей рукой Бараль смахивает с плеча комочек почвы.

«Это Гирапур. Здесь не берут грязь на сражения автоматов».

Волна металла поднимается за его спиной, грозя затопить крышу. Латунные колеса и стальные конечности, изрыгающие пламя форсунки и искрящиеся антенны.

«Обрети покой», — шепчет Нисса, ее горячая ладонь скользит по моей спине между лопатками... и исчезает.

В следующий миг я вижу ее в воздухе. Тонким клинком она пробивает оптические сенсоры первого автомата, перекатывается, локтем разбивает второго, третьего бьет каблуком походного башмака, режет, колет. Зеленый вихрь жалящей стали и сильные, крепкие мускулы. Словно земли она касается исключительно из вежливости.

Стоп.

Погодите.

Это безумие.

У Ниссы есть меч?

Нижняя часть ее посоха катится по крыше и останавливается у носков моих сапог.

Я растерянно моргаю, и в этот момент на меня, размахивая клинком, обрушивается Бараль.

Влево, вправо, черт, удар, споткнулась, назад, назад!

Яркий свет солнца. Лед обжигает мне руку.

Я шатаюсь. Падаю на колени. Лужа на крыше. Серебряная зыбь и красные искры. Его клинок молнией падает на меня.

Увернуться!

Рядом с ухом клинок со свистом рассекает воздух.

Я направляю свою силу в лужу, и она взрывается облаком пара. Его размытая фигура рычит и пятится назад, размахивая руками перед лицом.

Я знаю, что делать.

Гудрон, которым покрыта кровля, превращается в кипящую смолу. Бараль рычит от боли и продирается через пар, размахивая клинком.

Над головой шумят крылья топтера. Трещат разряды молний. Что с Ниссой? Где...

Темное облако летит на меня, и я отшатываюсь назад. Острые ледяные иглы царапают мне лицо.

Я автоматически кидаю в ответ огненный заряд. Синяя вспышка, и он рассыпается на искры.

Прихрамывая, Бараль с хохотом идет на меня по смоле. Левая половина мира растворяется в красной пелене. Я провожу ладонью по лицу, но пелена не пропадает. Только ладонь становится мокрой.

От окружающего меня жара его клинок раскаляется добела. Из-под филигранного забрала слышится тяжелое дыхание.

Крыша под нами трясется. Он рычит и шатается, но продолжает идти вперед. Далеко за его спиной над эфирным узлом поднимается папин корабль. Вниз свисают оборванные трапы и швартовочные концы.

Не хватает воздуха. Мне нечем дышать. Я хриплю, спотыкаюсь. Сколько мы уже сражаемся? Часы? Минуты?

Я зажигаю огонь в левой руке. Пока он тушит его, я правой бью по его тупой роже.

По его тупой закрытой металлом роже. Трещит кость, и я кричу от боли.

«Тупая тварь», — бормочет он и бьет меня ногой. Сильно.

Живот взрывается вспышкой боли.

Меня рвет в раскаленную вонючую жижу, я пытаюсь дышать, но каждый вдох превращается в мучительную пытку. Я не плачу, потому что да пошел он.

Мне надо подняться.

Хромая, он подходит, встает надо мной, хрипит. Его заляпанные черным башмаки дымятся. Он него смердит, как смердело в освобожденном Иннистраде — когда повсюду были курганы тлеющей, дымящейся, искаженной плоти.

Я не могу вдохнуть. Нисса. Помоги.

Поднятый клинок.

Я сжимаюсь. Помоги. Нисса.

Клинок падает. Я не хочу смотреть. Я хочу уйти.

Громкий звон.

Я приоткрываю глаза, и на меня сыплются латунные осколки. Филигранная птица, сломанная, разрубленная — вместо моей шеи. Она катится по крыше и сыплет шестеренками. Ее крики превращаются во вздохи, потом в тишину.

«Нет трогай ребенка, поганый сын ослицы!» — кричит госпожа Пашири.

Я приподнимаюсь на окровавленных дрожащих руках. Она стоит на площадке эфирного узла напротив нас и грозит Баралю кулаком. Рядом с ней Аджани с топором в руках. Его уши прижаты к голове, а здоровый глаз стал громадным, угольно-черным.

Я могу лишь слабо дышать. Из глаз падают искры.

Повстанцы из узла бегут к открытым люкам «Сердца Кирана». Наскоро установленные турели поливают разрядами безликих инспекторов. Топтеры Консульства выпускают сверкающие ракеты, оживающие и с шипением устремляющиеся к цели, оставляя за собой широкий белый след.

«Стрелок! — ревет Бараль, повернувшись к своему топтеру и отбросив испорченный клинок. — Убить жизнетворца!»

Про себя я кричу — и вслух, наверное, тоже, потому что он поворачивается ко мне. Я встаю на ноги, и все становится ярким бело-синим... лунный свет в зеркале, небо без единого облака над выжженной пустыней. Я выпускаю потоки испепеляющего, непереносимо жаркого пламени в стремительные крылья и сверкающую латунь, и...

Ладони Бараля охватывают мои кулаки.

Все останавливается. Магия умирает.

«Посмотри, что ты наделала! — кричит он мне в лицо. — Смотри!».

Мана вокруг меня, но я не могу зачерпнуть ее. Она уворачивается, как масло на воде. Я тянусь, но его ладони не пускают меня к ней. Он пытается выкрутить мне руки, чтобы сломать меня.

«Даже твой папочка знал. Когда я вонзил нож ему под ребра. Я видел в его глазах, пока он истекал кровью. Ему было стыдно за тебя».

Ярко-белые разряды с треском обрушиваются на эфирный узел.

Аджани в ярости ревет, а госпожа Пашири отшатывается от ограды. Разряды из орудия топтера отскакивают от лезвий топора Аджани. Один раз. Второй.

«Вот оно, это выражение лица, — ухмыляется Бараль. У него несет изо рта, будто он неделями питался одним дешевым мясом и слишком сладким чаем. Я чувствую, как слабеют мои руки. — Отчаяние. Как тогда на арене, тварь. Когда я приставил клинок к твоей тощей шее».

Третий разряд раскалывает небо.

Госпожа Пашири хватается за грудь и падает. Ее седые косы разлетаются в стороны.

Бараль смеется. «Остался хоть кто-нибудь, кого ты не убила?

Каким-то образом у меня получается схватить его за шею окровавленными руками, и я нахожу не закрытые металлом места и сжимаю так сильно, как только могу, вдавливая в его плоть скользкие от крови пальцы с обломанными ногтями. Кажется, я кричу. У меня пересохло в горле.

Своими руками в латных рукавицах он несколько раз бьет меня с боков по голове, и я проваливаюсь в темный тоннель, в конце которого лишь искры.

Когда слух возвращается, и я слышу не только грохот собственного сердца, до меня доносятся громкие металлические слова: «...арестована за измену, заговор и нападение. Встань на колени и заведи руки за голову».

Бараль давится и плюется, стоя в застывающей смоле, и пытается отдышаться.

Над нами в воздухе небесный корабль Консульства, и дюжина его орудий направлена на меня.

Я все испортила. В который раз. Все горит.

«Чандра...» Нисса стоит рядом со мной, опираясь на меч. Она обожжена, у нее течет кровь, а коса совсем растрепалась. Мерцающие осколки раскаленного металла шипят в непокорных волнах ее волос. Она смотрит на меня, и нефрит течет из ее глаз. Дрожащие пальцы парят над раной у меня на голове, не смея прикоснуться.

«Тебе нужно уйти», — хриплю я, поднимаясь на ноги.

Я не чудовище.

Но могу им быть.

Я собираю воздух, поджигаю его и сжимаю. У меня между ладонями загораются искры, кружатся яркие золотые рыбки. Они мечутся все быстрее и быстрее, превращаясь в ослепительно-белые огни. Я уже тысячи раз делала такое.

Бараль сдвигает назад свой покрытый выбоинами шлем. Тот падает на крышу и с грохотом катится в сторону. Он улыбается.

«Я убил твоего папочку, отступница, — говорит он. Я убил твою тетушку».

Ветер становится сильнее. Больше воздуха. Больше жара. Сжимать его. Сдавливать, пока он не сможет больше двинуться. Пока не кончится дыхание. Я стискиваю зубы. Мой огонь теперь снежно-белый, отбрасывающий резкие синие тени.

«А теперь убью и тебя». Из-за пояса он достает кинжал. Простой кинжал с запятнанным кровью лезвием и обожженной рукоятью. «И знаешь, что самое лучшее? Ты совершенно ничего не можешь поделать».

Это так просто. И как я не подумала об этом раньше? Мы уже пытались сделать это в ловушке Бараля, но тогда я была слишком расстроена. Теперь мне все ясно. Совершенно и безнадежно ясно.

«Кое-что я могу сделать», — отвечаю я ему.

Я могу рассчитаться. За госпожу Пашири. За папу. За маму. За бабушек и детишек, которых я убила в Святилище Звезд. За жизнь, полную провалов. За все ужасные вещи, что я сделала. За всех людей, которых подвела. Воздух в моих ладонях горит тысячью звезд, дрожит от жара. Лучи света слепят мне глаза.

«...Кое-что я могу сделать всегда».

Я могу испепелить Бараля. Его корабль и мехагигантов. Теззерета и консулов. Я могу испепелить весь Гирапур, если захочу. Это так просто. Надо просто выпустить всю силу сразу. Просто отпустить ее.

Потому что ничего уже больше не имеет значения, верно? Все погибло.

Отпусти.

Закрой глаза.

Пусть это случится.

Пусть все закончится.

Ничего уже не важно.

Я закрываю заболевшие глаза, чтобы не видеть Каладеш, и шепчу: «...Я могу гореть».

Чьи-то руки сзади. Запах цветов и нежный ветер у меня в ушах. «Но не одна».

Нисса?

«Я могу навредить тебе. Отпусти меня».

Ее руки обнимают меня крепче. «Нет».

«Я больше не могу так. Отпусти меня». Звезды в моих руках сушат слезы, но голос срывается и дрожит, слова валятся друг на друга, и я начинаю всхлипывать. Я разваливаюсь на части. «Пожалуйста, просто отпусти меня».

«Не могу. Если ты решила вот так покинуть нас, то тебе придется и меня забрать с собой».

«Это не...» — я больше ничего не вижу. Есть только свет и ее голос.

«Не уходи», — говорит она.

Госпожа Пашири дергается и падает, ее косы разметались, и она ищет меня глазами, взглядом умоляя спасаться. Отец сгибается, зажимая руками кровавую рану в животе, и он ищет меня глазами, взглядом умоляя спасаться. Они умерли из-за меня.

«Не покидай нас, — тихо говорит Нисса. — Тебя любят».

Вихрь в ладонях вытягивает море из моих глаз. Искры, угли, соленая вода.

Я больше не добавляю силу. Перестаю сжимать. Звезды дрожат в моих руках. Свет волнуется, серебряно-синие искры жужжат, как растревоженные пчелы, шипят, как масло на сковородке.

Что-то не так.

Огонь ведет себя странно. Он разгорается, становится жарче. Он горит сам по себе, сжигает себя, не требуя от меня подпитки. Я моргаю, но в наступившей на мгновение темноте вижу языки пламени.

Огонь растет.

Я медленно и осторожно пытаюсь унять жар, но он бросается на меня, страстно желая выбраться из приготовленной для него ловушки. Струя невозможно жаркого пламени прорывается наружу. Я ловлю ее, вдавливая ладонью в ревущий клубок синего света. Бараль хватает ртом воздух. Где-то неподалеку с грохотом рушатся дома, сотрясая землю.

«Не получается, — задыхаюсь я. Сердце бешено стучится в отбитые ребра. — Не выходит. Он не унимается!»

«Чандра, — говорит Нисса. — Ты помнишь, как ты плавала? Ты говорила мне на Равнике. Расскажи мне еще раз. Расскажи, как ты парила в воде. Лишь синее небо и воздух сверху. Все спокойное и неподвижное...»

Я закрываю глаза, и мне снова десять лет. Воздух плотный, горячий. Слишком жарко, чтобы спать. Мама и папа раскинулись на траве, они мерно дышат и касаются друг друга даже во сне, несмотря на летнюю жару. Я крадучись покидаю их и спускаюсь вниз по замшелым камням. Спиной вперед я залезаю в воду, и она играет с моими кудряшками, охлаждает вспотевшую кожу головы. Горло сжимается.

«Мы... мы ходили на заброшенную каменоломню. Затопленную. Всю заросшую растениями. По ночам я спускалась к воде и плавала. В воде отражались звезды. Белые, синие и оранжевые. Зеленые и розовые пятна, как далекие призраки. Плеск воды эхом отражался от камней. Я слышала, как гулко разносится звук моего дыхания, становясь все тише и тише. Словно я падала, улетая от всего мира. Если я совсем не двигалась, то казалось, будто я... оказалась среди них. Будто я парю между звезд».

«В воде среди звезд есть фонарь. Это самый яркий предмет из всех, что есть вокруг. Ты можешь представить его?»

Факел, горящий ровным, ярким, белым пламенем, отбрасывающий болезненные ледяные отблески на темные камни. «Да».

«Его пламя становится меньше, — шепчет Нисса, словно ветер шумит в листьях. — Сейчас ночь. Время тушить зажженные огни. Время светить звездам и призракам. Вода плещется вокруг тебя. Она холодит тебе кожу. Свет гаснет».

Яркий огонь, который я вижу за закрытыми глазами, тускнеет. Я плыву, сомкнув веки. Когда я вдыхаю, то чувствую запах сосны и ночных цветов от ее волос. Я качаюсь на воде. Свет качается вместе со мной. Теплые руки, обнимающие меня за талию, не дают мне уплыть.

«Ты — фонарик на воде, — говорит Нисса, качая меня из стороны в сторону, словно весенний прилив. — Маленький фонарик. Крохотный огонек, мерцающий в ночи. Ты чувствуешь это? Ты плывешь. Чудесный огонек в бескрайней воде. И звезды ждут тебя».

Свет мигает в последний раз и гаснет.

---

Бараль выругался, увидев, как налаарова девчонка упала эльфийке на руки. Один ее глаз был налитым кровью и безумно усталым, а второй не открывался из-за запеченной крови из раны от его клинка на лбу. По обгоревшим щекам стекали слезы, оставляя влажные следы.

«Я не могу встать, — сказала она охрипшим от крика голосом. — Мои ноги... как тогда, на Зендикаре».

«Тогда я понесу тебя», — сказала эльфийка.

Он почти расправился с ней. Доведи чудовище до безумия от боли и страха, и оно с готовностью отгрызет себе ногу. Он не одну сотню магов уничтожил так в подвалах Данда, в темных застенках, где никто не вмешивался.

«Ладно». Он поковылял к ним, стараясь беречь обожженную ногу. Иногда приходится взять все в свои руки. Дочка пойдет по стопам отца. Он покрепче взялся за рукоять старого кинжала. «Все, что у тебя есть, это огонь. Если ты не хочешь гореть, что же ты будешь делать? — издевательски улыбнулся он. — Снова ударишь меня?»

Слева в него с размаху влетел ствол дерева.

В грудь врезались металлические прутья, что-то затрещало.

Перед глазами поплыли красные пятна. Каждый вдох стал болезненной пыткой.

Его прижало к ограде у края крыши. На другом ее конце эльфийка несла обмякшую девчонку на руках. Над ними возвышался возродившийся элементальный зверь, счищавший кровь с корня-лапы размером с топтер. Он отряхнулся, и шуршание листьев на его спине напомнило шипение рассерженного тигра.

«Убирайся», — холодно сказала эльфийка и отвернулась.

За его спиной с ревом приземлился топтер.

Бараль увидел приближающиеся ботинки.

Отстраненный и четкий голос Баана был слышен даже через шум крыльев:

— Несколько сломанных ребер, тонкая трещина в ключице. Сотрясение мозга средней тяжести. Повреждены трахея и гортань. Ожоги второй степени на спине, лице и ступнях. Ожоги третьей степени на левой ноге. Инспекторы, принесите носилки, будьте добры.

Бойцы из отряда Бараля бросились выполнять распоряжение.

Баан присел рядом с головой Бараля, тщательно следя за тем, чтобы не испачкаться кровью.

— Вот поэтому я настаиваю на повсеместной установке мер безопасности. Если бы здесь не было этого ограждения...

— Заткнись! — рявкнул Бараль, но тут же испустил слабый мучительный стон.

Глаза Баана сузились, и он сделал резкий вдох.

— Старший инспектор Бараль, — твердо сказал он. — В своем докладе двенадцать лет назад вы утверждали, что госпожа Налаар и ее родители погибли в начавшемся по ее вине пожаре. Судя же по вашим сегодняшним высказываниям — которые я записал с доскональной точностью, — вы лично убили Кирана Налаара, без суда бросили Пию Налаар в тюрьму, а казнь дочери попытались превратить... в цирковое представление.

— Налаары были эфирными контрабандистами. Девчонка спалила литейную!

— Преступления, заслуживающие суда и справедливого наказания. Ни одно из них, однако, не карается смертью.

— Дьяволы тебя дери, Баан, она же пиромантка!

— Она гражданин.

— Чудовище! — прорычал Бараль, едва не задохнувшись.

— Все маги — чудовища, — из последних сил прошептал он небу.

Баан вздохнул и сложил домиком пальцы покоящихся на коленях рук. Его голос был мрачным, полным тошнотворной жалости.

— Старший инспектор Дхирен Бараль, я обвиняю вас в одном убийстве — возможно, расследование покажет, что их было больше, — и в одном покушении на убийство. Я обвиняю вас в одном случае неправосудного заключения — опять же, не исключено, что их окажется больше. Наконец, я обвиняю вас в многочисленных случаях фальсификации общественных записей с явным умыслом сокрытия своих преступлений. Вы опозорили свою форму, и вы — абсолютная противоположность тем идеям, которым служит Консульство. Лично я нахожу ваши преступления... совершенно непростительными, но закон гласит, что даже вы заслуживаете беспристрастного суда. Имейте в виду, что все, что вы скажете с этого момента, будет занесено в протокол и может быть использовано против вас.

— Они убегают, — прохрипел Бараль. — Эльфика и пиромантка. Ты должен прикончить их.

Баан наклонил голову.

— Вовсе нет. Наше задание выполнено, оно увенчалось успехом. Эфирный узел вновь в наших руках. Остаткам нашего подразделения следует перегруппироваться и приготовиться к защите от вероятной контратаки. Вы пойдете под арест добровольно, или же предпочитаете продолжить свои кулачные бои с живой изгородью?

Бараль шумно выдохнул. Что ж, значит, вот и все. Он перевернулся на спину и взглянул на собирающиеся в небе облака.

— Я этого не забуду, Баан.

— Очень хорошо. Мне не хотелось бы повторяться.

---

Гидеон встал на колени и повернулся к ней спиной.

— Забирайся.

— Тебе не обязательно это делать, — он в первый раз слышал, чтобы она говорила таким тихим и безжизненным голосом.

— Да ничего страшного, Чандра. У меня большие плечи, помнишь? Много места.

Гидеон понадеялся, что это прозвучало так радостно, как он хотел.

Он ощутил, как она устраивается у нее на плечах. Когда ее локти и колени врезались в синяки, Гидеон старался дышать быстро и неслышно. Он обхватил ее колени, а она держалась тонкими руками за его плечи. Кончики пальцев Чандры были обожжены, ладони и костяшки скрывались под бинтами, через которые уже проступила кровь. Предплечья, лежащие под подбородком Гидеона, были покрыты уродливыми порезами от летящих осколков стекла и стали.

— Устроилась? — спросил он.

— Ага, — пробормотала Чандра.

— Ну, поехали, — он крякнул и с трудом выпрямился. На самом деле, она почти ничего не весила. Просто он... устал. От лихорадочного биения ее сердца ярко-красные синяки под его рубашкой почему-то болели меньше.

Гидеон нес девушку по коридорам заброшенного жилого дома. Разрушающиеся заплесневелые стены были усеяны безумными созвездиями эфирных светильников.

На «Сердце Кирана» отступники сбежали из эфирного узла в безопасный Сварной Шов — район, удерживаемый повстанцами. Теперь корабль парил над широкой дорогой, между громадами литейных мастерских. Машины и поезда проезжали под его брюхом, а сварщики свисали в своих люльках и срезали поврежденные пластины брони, заменяя новыми. Ни на секунду не смолкал треск разрядов самодельных зенитных орудий, не подпускавших к домам небесные корабли Консульства. По крайней мере, это был не «Свадебный марш гремлинов».

Впереди в коридоре шепталась о чем-то группка отступников.

«...с дочкой все пошло не так...»

«...не знаю, могло ли получиться иначе...»

«...разве Первая отступница не достаточно настрадалась?»

«...говорят, она видела все это из эфирного узла...»

Они подошли ближе, и отступники, повернув головы, тут же затихли под злым взглядом Гидеона. Чандра уткнула лицо в его спину, покрепче обняла за плечи, и он через рубашку чувствовал ее горячее дыхание.

Оставив отступников позади, они повернули к лестнице. Когда они уже наполовину спустились, Чандра высвободила одну руку и провела теплыми пальцами по его плечу — легко, нежно, заставив волосы у него на руках встать дыбом.

— У тебя они везде? В смысле, синяки. Такое ощущение, что тебя всего избили.

Он коротко усмехнулся — и для нее, и для себя самого, — и это его смешка отразилось от стен лестничного колодца.

— Что-то вроде того.

— Я думала, ты неуязвим.

— Мне пришлось импровизировать. Но, строго говоря, меня все еще не... эм-м... отуязвило, — он повернул в проход на этаж, служивший приемным покоем целителей.

— Я думаю, такого слова нет.

— Джейс знает на память не меньше шести словарей. Когда капитан Зев вернет нам его, мы спросим.

Гидеон кивнул стоящему у прохода отступнику, и тот отворил для них дверь.

Госпожа Пашири лежала на провисшей койке, ее руки были сложены на животе, глаза закрыты, она была изможденной и бледной... но дышала. Рядом сидел Аджани, своей могучей ладонью накрывая обе ее руки и сосредоточенно склонив голову. Обе фигуры окружала слабая серебряная аура, которая покрывалась рябью от идущих от леонинца к женщине волн энергии.

От этой картины Чандра поежилась.

— Я... я не смогу, — прошептала она. — Отнеси меня обратно, Гиди.

Свет Аджани погас. Он поднял голову и внимательно изучил пиромантку взглядом, тихо выдыхая через нос.

— Ты нездорова, Чандра, — сказал он.

— Что? Я не чувствую...

— Почувствуешь, и очень скоро. Повреждения незаметные, но обширные. И очень тяжелые. И тебе, и Ниссе требуется уход. Гидеон, ты приведешь ее?

Он кивнул. Чандра открыла рот, но закрыла, не сказав ни слова, и отвернулась. Нисса на руках пронесла ее через половину города, чтобы добраться до Сварного Шва. Большую часть пути она бежала — молча, высматривая инспекторов Консульства. Передав девушку Гидеону, эльфийка повалилась на залитую солнцем траву и тут же забылась тяжелым сном.

Аджани встал и указал ей на стул.

— Садись, пожалуйста. Она уже спрашивала о тебе.

Гидеон опустился на одно колено, и Чандра соскользнула на стул с его плеч. Она протянула дрожащую руку к сложенным ладоням госпожи Пашири.

— Она?..

— Со временем с Бабушкой будет все в порядке. Пока я здесь, никто ее не убьет, — Аджани сделал паузу и внимательно посмотрел на пиромантку. — Ты в этом не виновата, Чандра.

Она уставилась в дальнюю стену.

— Я... я знаю.

— Может быть, — ответил он. — Я на это надеюсь. Но тебе нужно было услышать это.

Она коснулась руки госпожи Пашири.

— Может быть, нам уйти? — спросил Гидеон.

Пальцы Чандры сплелись с пальцами старушки.

— Из-за меня ее чуть не убили сегодня. В который раз. Я здесь меньше двух месяцев, а ее уже два раза чуть не убили, — в ее глазах заблестели слезы, искрящиеся с каждым ударом сердца. — Она помогла мне тогда сбежать. Я рассказывала? Позволила спрятаться в мастерской, где она работала. Отвлекла Бараля и его людей. А я так и не спросила, что с ней стало, когда вернулась. Ее бросили в тюрьму, как маму?

— Нет, — проговорил Аджани. — Она осталась на свободе. А когда твоя мама вышла на свободу, они...

— Но я ее не спросила! — с досадой крикнула Чандра и стукнула кулаком по колену. Пошатываясь, она поднялась на ноги, сделала шаг к двери — и упала. Аджани успел подхватить ее рукой.

— Проклятье! — прошипела она через сжатые зубы. — Я не могу даже... я просто... хочу уйти. Я не должна здесь находиться. Я не заслуживаю...

В дальнем конце коридора хлопнула дверь. Чандра подняла взгляд и ахнула.

К ним по коридору шагала Пия Налаар. Она ни на миг не сводила с Чандры своего пронзительного взгляда, клочки старой и сморщенной от влаги бумаги разлетались под ее ногами, и развевались за спиной тронутые сединой волосы.

Гидеон встал рядом с Чандрой, позволив ей облокотиться на плечо.

— Я ее держу, — шепнул он Аджани. Леонинец кивнул и отступил.

— Я все испортила, — прошептала девушка. — Я всегда все порчу. Она злится — и имеет на это полное право. Я неудачница, Гиди. Не знаю даже, зачем ты со мной возишься, вместо того, чтобы просто бросить на пол.

Три нечестных, неуверенных, непростительных слова возникли в голове у Гидеона. Слова, которые уже нельзя будет взять назад.

— Поговори с ней, — сказал он вместо этого.

Чандра выпрямилась настолько, насколько могла, вцепившись дрожащей рукой в плечо Гидеона, чтобы удержаться на ногах. Она не поднимала глаз, но слышала, как приближаются шаги.

— Девочка, — сказала Пия голосом, натянутым, как струна лиры.

— Мам, я...

Пия ринулась вперед и заключила попятившуюся дочку в крепкие объятья.

— Я не могу снова потерять тебя, — ее охрипший от волнения голос дрожал. Чандра тихо и жалобно пискнула.

Пия отстранилась и взглянула Чандре в глаза, взяв ее обгоревшее лицо в свои темные ладони и прижавшись к ней лбом. По изрезанному морщинами горя лицу текли слезы.

— Ты слышишь меня? Я не могу. Это сломает меня. Я люблю тебя.

Чандра всхлипнула.

— Если ты расплачешься, то я тоже, — смогла выдавить из себя она.

Гидеон затворил за собой дверь, вытер ладонями вдруг защипавшие глаза и взглянул на Аджани.

— Госпожа Пашири поправится?

Он так до конца и не научился читать выражения лица леонинца, но сейчас ему показалось, что тот улыбнулся.

— Такие слова помогут ей лучше, чем любая магия.

— Но она же без сознания.

Аджани пренебрежительно дернул хвостом.

— Иногда именно во сне мы слышим истину.

В коридоре раздался топот шагов и показался отряд отступников в наскоро сшитой форме. Они ругались и спорили между собой о каких-то списках, амуниции и позициях. Гидеон и Аджани обменялись взглядами, еле заметно пожали плечами и встали спиной к двери, скрестив руки и широкими плечами загородив проход.

Гном во главе отряда походил на растрепанного писца.

— Нам нужно немедленно поговорить с Первой отступницей, — выпалил он. — Дело сроч...

Гидеон закрыл ему рот рукой и покачал головой.

— Минут через десять.

---

Сюжет выпуска «Эфирный Бунт»
Сюжет выпуска «Каладеш»
Описание planeswalker-а: Чандра Налаар
Описание planeswalker-а: Нисса Ревейн
Описание planeswalker-а: Довин Баан
Описание planeswalker-а: Гидеон Джура
Описание planeswalker-а: Златогривый Аджани
Описание planeswalker-а: Лилиана Весс
Описание мира: Каладеш