Драгоценные моменты смерти
Я погружаю посох в вязкую почву и держусь за него, осматривая нежные шляпки гриба-гнездовика — вогнутые, словно вывернутые наизнанку. В нынешнем сезоне среди шаманов Голгари это самый желанный гриб, но вырастить его смогли всего три гнилостных фермы — и наша стала первой. Даже самые невзрачные экземпляры продаются по зино за штуку. Я же смотрю на выдающийся образец: в золотисто-бронзовой шляпке видно полдюжины бирюзовых похожих на яйца шаров. Но этому грибу не суждено украсить какой-нибудь роскошный наряд из подземного города. Я забираю его в свою личную коллекцию.
Я достаю из сумки флакон для сбора образцов и взбалтываю болотно-зеленый эликсир, так что он начинает мерцать в лунном свете. Перевернув флакон, я позволяю всего одной капле из дозатора упасть на шляпку. Несколько мгновений она просто блестит там, как идеальная росинка, а потом выпускает белые нити и окутывает гриб магическим коконом, который сохранит его до следующего посевного сезона. Слегка сжав кокон жвалами, я проверяю его на прочность, а потом убираю в специально помеченное отделение в сумке.
Песни насекомых эхом отражаются от осыпающихся стен каналов, что окружают нашу делянку; высоко над головой они открываются в черное ночное небо. Симфония сверчков, цикад и кузнечиков звучит стройным хором, которому откуда-то издали вторит звучный горловой рык жука-голиафа мертвого моста. К ночной песне присоединяются мои братья и сестры: я слышу, как набирает силу мелодичная трель крыльев Рази. В нашей семье она поет лучше всех. С того самого дня, как вылупилась из яйца, она стала любимицей Матери — хоть никогда бы и не признала этого вслух.
Вдруг музыка, которую разносит ветер, меняется: мелодичные призывы к любви под покровом ночи на окраинах владений Голгари сменяются отрывистым, резким стрекотом новостей из подземного города. Назвали нового лича. Я бросаю взгляд на нашу ферму и вижу, что все мои собратья прекратили работу. Они вслушиваются в стрекот, надеясь услышать то, чего мы так давно ждем. Услышать, что новый лич — из краулов. Что он — один из нас. Но нет, это очередной эльф. Собратья возвращаются к работе... я же дослушиваю сообщение до конца. Новый лич ищет ученика, который хорошо разбирается в грибах и интересуется некромантией.
— С чего это тебе захотелось работать на эльфа? — спрашивает меня этой ночью Рази, когда все поля уже обработаны, и мы вернулись в ласковые объятья Матери. — Они носят в волосах кусочки наших тел, рисуют себе на лицах глаза, чтобы походить на насекомых, но когда дело доходит до власти... . кого они каждый раз выбирают?
— А как же Мазирек?
— Ну а что Мазирек? Это единственный священник-краул среди десятков горгон и сотен эльфов-девкаренов.
Я потираю крылья, издавая минорную ноту недовольства. Я знаю, что Рази не всерьез говорит так про Мазирека. Она просто расстроена от мысли, что я покидаю наше хозяйство. Я бы тоже расстроился, скажи она мне, что уходит петь при дворе Враски.
— Ты поешь лучше всех, — говорю я. — А у меня едва получается простая мелодия. Эллин лучше всех летает... Я расправляю крылья, и становится видно, что одно из них изуродовано: — А я не могу даже оторваться от земли. Я много знаю о грибах, но лишь потому, что Куурик — отличный учитель. Некромантия может наполнить мою жизнь особенным смыслом. Стать профессией, которой Мать могла бы гордиться.
— Она и так гордится тобой. Она гордится нами всеми. Это видно в ее глазах.
Я смотрю в глубокие темные глазницы — туда, где когда-то были глаза Матери, — но не вижу там гордости. Только пустоту. Мы сохранили ее радужную оболочку, натерли до блеска, так что ее сияние видно даже с самых дальних границ нашей фермы. Она — якорь, что держит вместе всю нашу семью. Она — наше все. Едва появившись из яиц, мы сожрали ее внутренние органы — сладкое, питательное мясо, от которого наши крохотные личиночьи тела росли, как на дрожжах. Потом мы прогрызли ее хитиновый покров, свили коконы у нее под брюшком — и несколько недель она самоотверженно защищала нас от хищников острыми жвалами. И, наконец, мы выбрались наружу и пожрали то, что от нее осталось. Сто семь ртов обгладывали труп, пока от него не осталась лишь блестящая оболочка, а мы не набрались сил, чтобы постоять за себя. Теперь ее исполинский панцирь укрывает нас от солнца в дневные часы — в нем достаточно укромных уголков и тщательно вычищенных пещерок, чтобы каждый нашел себе жилище. Мать пожертвовала всем ради нас. Я мечтаю о том, чтобы она могла мной гордиться.
— Просто подумай хорошенько, Бозак. Ладно? Поговорим об этом завтра вечером, — Рази зевает и вытягивается на изогнутой челюстной дуге Матери. — До смерти, дорогой братик.
— До смерти, — говорю я, и это не только пожелание спокойной ночи, но и нежное прощание. В тот час, когда первые лучи полуденного солнца освещают мутные воды канала, я собираю карты, дневники, флаконы и свою сумку для образцов и тихо выхожу из дома, пока братья и сестры все еще спят.
Величественная красота подземного города поражает воображение. Просторные каменные тоннели полны тумана, гигантские круглые проходы напоминают громадные пасти, готовые проглотить нас заживо. Мои соперники пришли облаченными в лучшие одеяния, украшенные оранжевыми и зеленоватыми пластинками со шляпок грибов и блестящими кусочками панцирей, некогда принадлежавших моим собратьям. Я прижимаю к себе посох, чувствуя себя не в своей тарелке — на мне лишь бронзовая головная пластина, скромный декоративный нагрудник и ничего больше. Лич внимательно осматривает каждого из нас. По его коже уже разлилась мертвенная бледность. Глаза стали молочно белыми, таким же — узор настроения на лбу. Его наряд — настоящее произведение искусства. В струящуюся черную паутину вплетены грибы тридцати одного вида, а мозаичный узор подчеркивает стройную, почти бестелесную фигуру эльфа.
Нас собралось двадцать шесть — достаточно храбрых (или безрассудных), чтобы попробовать определить и добыть по экземпляру четырех самых опасных грибов во всей Равнике. Я стою, вытянувшись во весь рост, подняв антенны и зафиксировав все колени... . я готов добыть четыре нужных гриба и вернуться с ними первым. Я упаковал дополнительные эликсиры для запечатывания грибов: контакт с их спорами может вызвать паралич, удушье, смерть, а то и что-то похуже.
— Лишь одного из вас я признаю достаточно умелым для того, чтобы служить у меня в учениках, — говорит лич. — Вам понадобится дотошность, скорость и смекалка. Если же вам суждено будет погибнуть, утешайтесь тем, что ваше тело даст жизнь многим поколениям редуцентов, а их потомство будет еще тысячи лет разлагать тела в подземном городе. Махнув платком из тончайшего паучьего шелка, он дает старт состязанию.
Я впервые покинул свою ферму и не знаю подземный город — хорошо, что лич милостиво снабдил нас картами. Большинство моих соперников уже поспешили отправиться в путь, но каждая минута, проведенная за рекогносцировкой местности, сэкономит две минуты блужданий по болотам. Пока я прокладываю курс, меня задевает плечом проходящий мимо эльф, и хрупкий пергамент рвется пополам. — Смотри, куда идешь! — кричу я и стрекочу крыльями в краульском ругательстве. Эльф оглядывается, но вряд ли он может что-то разглядеть через наплечники из массивных грибных шляпок, украшающих его роскошную синюю мантию. Я не вижу его рта, но по ухмылке, которую показывает узор настроения, становится ясно, что он пихнул меня намеренно. Ладно, неважно.
Найти зомби-гриб легко. Да, он смертельно опасный, но не такой уж редкий. Такие грибы любят расти в тени мангровых рощ, и на карте одна такая роща видна поблизости. Я бегу по мелкой соленой воде, уворачиваюсь от лиан и догоняю отставших от основной группы. Через бетонную решетку мы выбегаем на открытую трясину. Мангровая роща выглядит... . зловеще, если не сказать больше. Толстые узловатые стволы стоят на корнях, как на ходулях, переплетенные кроны больше похожи на зеленые спутанные лохмотья, чем на листья. Большая часть моих соперников уже роется между древесных корней — идеальное место, где можно найти зомби-гриб. Я спешу присоединиться к ним, прежде чем они оберут все дочиста, но вдруг замечаю, что что-то не так. Мох на деревьях... . не с той стороны. А корни... кажется, я видел, как один корень дернулся.
— Древесные призраки! — кричу я, привлекая внимание пробегающей мимо меня горгоны. Мы останавливаемся, разворачиваемся и бежим обратно, чтобы предупредить следующих за нами — двух эльфов и еще одного краула.
Мы слышим треск старых веток и хлюпанье корней, выбирающихся из напитанной водой земли. Тут слышны крики. Громкие, истошные крики. И наступает тишина.
Мы впятером бежим и бежим, пока не достигаем другой стороны трясины. Мы протискиваемся через узкие тоннели — такие узкие, что через них не пройти древесному призраку. Наконец, испуганные, с бешено колотящимися сердцами, мы останавливаемся.
— Что ж, карте, очевидно, доверять нельзя, — говорит горгона. Ее волосы беспокойно шевелятся, но я все же рискую взглянуть в ее строну — просто посмотреть, с кем имею дело. Она молода. Ее кожа оливково-зеленого оттенка. В глазах мудрость, словно она в три раза старше своего возраста.
— Сложно поверить, что лич нас так подставил, — говорю я.
— А чего еще ждать от девкаренов? — возражает второй краул.
Два эльфа недовольно ворчат — должно быть, они не привыкли оставаться в меньшинстве. С гневом в узорах настроения, цедя сквозь зубы ругательства, они отправляются своей дорогой.
— Насчет них не беспокойся, — говорит краул. — Единственным эльфом среди наших соперников, который хоть чего-то стоил, был Зегодонис, а сейчас его костями ковыряется в зубах древесный призрак. Отвратительный тип. Даже по эльфийским меркам.
— Зегодонис? — спрашиваю я. — В роскошной синей мантии с огромными наплечниками? А в волосах полно лапок от насекомых? Эльф, разорвавший мою карту.
— Да, это он, — подтверждает краул, сплевывая в болотную воду. — Из смерти — жизнь.
— Из смерти — жизнь, — повторяю я мантру Голгари, пытаясь успокоиться. Но у меня из головы не выходят мысли о наших соперниках... . погибших. Все случилось так быстро. Если бы я не задержался изучить карту, мои кости сейчас тоже покоились бы на дне трясины.
— Как тебя зовут? — спрашивает краул.
— Бозак, — отвечаю я ему стрекотом крыльев.
— Я Лимин, — ухмыляется он. У него чудесные полупрозрачные и шелковистые крылья, но они почти не шевелятся, когда он говорит. Без шелеста крыльев его слова кажутся плоскими. Такими эльфийскими... Должно быть, он чувствует мое беспокойство, и поэтому объясняет: — Я вырос в сердце подземного города. Чтобы выжить, пришлось приспосабливаться.
— Понимаю, — говорю я, хотя на самом деле ничего не понимаю. Будь у меня такие крылья, я без умолку стрекотал бы с утра до вечера. Я поворачиваюсь к горгоне: — А ты?
— Меня зовут Ката, — отвечает горгона. Наши слова не произвели на нее никакого впечатления. Она отворачивается от меня в сторону, словно это у меня лицо, обращающее плоть в камень. — О, глядите-ка. Зомби-грибы.
Она права: шагах в двадцати от нас к решетке канализации жмется небольшая грибная поросль. Каждый из нас осторожно берет по грибу и поливает сохраняющим эликсиром. Когда кокон затвердевает, я капаю эликсиром на свой экземпляр еще раз — для надежности.
— Ты спас нам жизнь, — говорит мне Ката, когда заканчивает. — Спасибо за это, но пусть у тебя не будет иллюзий, что теперь мы сотрудничаем. Выиграть сможет только один из нас. С этими словами она удаляется, оставив меня с Лимином.
— В ее словах есть резон. Но это не значит, что нам нельзя заключить хотя бы временное перемирие. Если станем делиться информацией и ресурсами, мы сможем гарантировать по меньшей мере то, что победит краул. Что скажешь? — он протягивает мне руку: эльфийская манера скреплять договор. Я, скрывая гримасу неприязни, пожимаю его ладонь своей. Там, откуда я родом, договоры между краулами скрепляются касанием жвал. Может быть, Лимину кажется, что так он вписывается в общество, но у меня остается ощущение, что я — чужак в своем собственном теле.
Вместе мы собираем молодые смертоголовики, едва появившиеся из своего покрывала, и надежно опережаем Кату и одного из эльфов. Второй еще впереди, но не слишком далеко. Он оглядывается, начинает бежать быстрее, но спотыкается о выступающий из земли корень и падает прямо на свою сумку.
— Помогите! Мне больно! — кричит он. — Лимин... . мы же с тобой друзья, правда? Мы, считай, росли вместе!
— Он разорвал кокон с зомби-грибом, — шепчу я Лимину. Облачко спор окутывает лицо эльфа, но тот ничего не замечает. — Надо отойти от него, скорее.
— Мы ему не скажем? — удивляется Лимин. — Может, он еще сможет...
— Слишком поздно. Эльф уже перестал стонать. Он встает, и мы видим палку, насквозь пробившую его холщовую сумку и торчащую из груди. Эльф поднимает голову и оглядывает деревья вокруг. Кровь с его одежды капает на землю. Похоже, что боль его совершенно не беспокоит.
— Какое из деревьев выше всех? — говорит он в пустоту заплетающимся языком. Есть несколько разновидностей зомби-гриба, но этот — самый агрессивный и быстродействующий. Он уже изменяет мозг эльфа, вынуждая делать то, что нужно грибу. Теперь бедняга станет питательной средой для следующего поколения.
Эльф выбирает дерево и ловко карабкается вверх, словно его тело было создано для одной этой цели. Добравшись до верхушки, он цепляется за ствол и повисает головой вниз. Через несколько часов плодовые тела гриба вырастут из его глаз, ноздрей, ушей... . гриб будет медленно переваривать его ткани, пока не созреют споры, чтобы дождем просыпаться на болото. Я не чувствую жалости. Так устроена жизнь... . и это не особенно отличается от того, как наш собственный выводок обрел мать. Она выкормила нас, отдала нам всю себя без остатка — но она не была нашей биологической родительницей. Ту мы никогда не знали — она отложила яйца в гигантского жука и отправилась восвояси, больше не вспоминая о нас. Я знаю, что сознание Матери было помутнено, что в видениях ей являлись захватчики, от которых нужно было защищать нас. Я знаю, что ее крики не были колыбельными песнями — но она любит нас. А мы любим ее. Идеальных семей не бывает.
Меня так захватывают воспоминания о доме, что Лимину приходится уводить меня силой. Действуя вместе, мы добываем гриб-волчий клык из гнилого пня, торчащего на вершине опасного утеса на селезнийской территории. Взмахнув блестящими крыльями, Лимин с легкостью взлетает вверх за грибами, а я остаюсь внизу, швыряя камни в молодого вурма, решившего им полакомиться. Наконец, мы доходим до последнего вида в нашем списке.
Мы снова в чреве подземного города, мои ноги по колено утопают в ярко-зеленом мху. Я продвигаюсь дальше в болото, замедляя ход, когда замолкают песни насекомых — мои сородичи предупреждают меня, что впереди опасность. Я вижу логово моховых собак; вход в него зарос лианами, светящимся лишайником и грибами вида «голодный ангел» — они-то нам и нужны. Окунувшись в воду, я на время прячу свой запах от псов. Жестом я приглашаю Лимина сделать то же самое. Если они спят, то у нас есть шанс.
Шляпки грибов сверху белые, а снизу — резинистые черные пластины, покрытые пушком, словно оперенные крылья ангела. В отличие от смертоголовиков и волчьих клыков, они не ядовитые. Они просто вызывают яркие галлюцинации, что заставляют убивать всех, кто встретится на пути, а когда час спустя ты приходишь в себя, то замечательно себя чувствуешь — никаких побочных эффектов, кроме крови трех десятков невинных жертв у тебя на руках.
Я заглядываю в пещеру и, конечно же, вижу трех моховых собак. Они спят, свернувшись калачиками и прижавшись друг к другу, и лапы у них подрагивают во сне — острые обсидиановые когти разрывают воображаемую плоть, из клыкастых пастей доносится иногда приглушенный лай. Осторожно и бесшумно я тянусь к голодному ангелу.
— Бозак, — вдруг шепчет Лимин, — а ты уверен, что этот гриб — не грифонова лапа?
Щупальце одной из меховых собак подергивается, и я замираю. Задержав дыхание, я жду, пока оно успокоится. Блестящие легкие крылья Лимина жужжат снаружи пещеры, прямо над входом, и все мои мысли о том, что он распространяет свой запах, и собаки могут почуять его в любую секунду.
— Уверен, — шепчу я в ответ. Грифонова лапа так похожа на голодного ангела, что даже опытные споровые друиды зачастую их путают, но брат научил меня подмечать едва уловимое различие в форме шляпок.
Собрав грибы, я аккуратно их упаковываю. Свой экземпляр я убираю в сумку, потом протягиваю Лимину его гриб. Лимин приземляется на болоте, рядом со мной. Я хочу его обойти, но он заслоняет мне путь. — В чем дело, Бозак? Боишься, что не сможешь убежать от моховых песиков? — он, прищурившись, заглядывает в пещеру. — Ну-ну, перестань. Это же совсем щеночки.
— Угу. Таким, как ты, легко говорить, — отвечаю я, имея в виду его умение летать. — А теперь попрошу меня извинить, но дальше каждый сам за себя. Я слышу приближающиеся шаги, поднимаю взгляд и вижу силуэт с волосами, что извиваются, как целый клубок змей. Ката нас нагнала. Эта горгона — крепкий орешек... м-да, каламбур получился так себе. Но, как бы то ни было, в камень превращаться не хочется.
— До смерти и после! — кричит Лимин, прячет свой гриб и бросает камень в логово моховых собак. Тот попадает одному из псов прямо в лоб, и зверь тут же раскрывает черные глаза. Поднимает голову. Обнажает зубы и издает низкий рык. Два других пса проснулись, поднялись и рычат за его спиной.
— Что ты натворил, Лимин? — кричу я, но он уже улетает прочь.
Не отрывая от меня глаз, моховые собаки делают шаг вперед, потом другой. Я поворачиваюсь и бросаюсь бежать — а они, словно дождавшись приглашения, кидаются в погоню.
— Моховые псы! — кричу я Кате, и вот мы уже бежим вместе, плечом к плечу, а собаки догоняют нас.
— Я могу обратить их в камень, . — задыхаясь, с трудом бросает мне на бегу горгона. . — Но мне надо несколько секунд на заклинание.
— Ты же не хотела работать вместе.
— Бозак, ты правда будешь мелочиться, когда нас вот-вот заживо сожрут моховые псы?
— Ладно, — говорю я. — Я их отвлеку.
— Дай мне полминуты, а потом гони обратно на меня.
Я киваю, и мои крылья начинают дрожать, издавая манящее жужжание. Собаки переключают на меня все свое внимание, я сворачиваю в сторону, обегаю небольшую поросль лиан и возвращаюсь к Кате — щупальца на ее голове уже поднялись и жадно извиваются. Она выпускает заклинание, и две собаки замедляются, а потом замирают, так и не закрыв раззявленные зубастые пасти. Их плоть дюйм за дюймом превращается в камень, но у меня нет времени пялиться на это зрелище. Оставшаяся собака несется на меня, и Ката снова пытается ударить заклинанием, но ничего не происходит. Пес, пролетев мимо, бросается прямо на нее.
Я не стану врать... . мое первое желание — бросить ее и устремиться за победой, но что бы об этом подумала Мать? Сложив крылья, я тру их друг о друга, выводя чудесную песню. Ко мне слетаются насекомые — рой саранчи с серебристыми спинками. Я напускаю их на собаку; зверь бросает Кату и, щелкая зубами, пытается отогнать насекомых. — Беги! Уходи! — кричу я Кате, но у нее на этот счет свои соображения. Ее волосы вновь вспыхивают. — Нет! — выкрикиваю я, но уже слишком поздно. Третий моховой пес превращается в статую, а с ним — почти сотня особей из роя. Они валятся на землю, словно галька.
— Что? Это же просто козявки, — говорит горгона, заметив, с какой ненавистью я смотрю на нее.
Я собираюсь объяснить ей, что это не просто козявки, что это мои сородичи, но вдруг понимаю, что у нее до сих пор не опустились волосы. Я для нее тоже просто козявка.
— Победить может только один, Бозак. И это буду я. Своим взглядом она пригвождает меня к земле. Ее зрачки расширяются, глаза становятся совершенно черными, потом начинают светиться по краям. Какое-то мгновение я просто пораженно стою, пытаясь справиться с болью предательства... . а потом посох начитает дрожать у меня в руке. У него острый наконечник — возможно, он сможет пробить плоть. Молниеносным движением я выбрасываю посох вперед. Он втыкается горгоне в живот. Свет в ее глазах тускнеет, заклинание рассеивается и паралич, уже подступивший было к моим суставам, уходит без следа.
Она валится на землю, сжимает посох в прижатых к ране руках, и кашляет кровью. Мое оружие блестит и, кажется, готово ожить от текущей по нему магии. Разум затуманивается... . и я берусь за посох, провожу ладонью по радужной внешней стороне и ребристой черной вогнутой внутренней. Я сам вырезал этот посох из одной из ног Матери. Какая бы в нем ни хранилась магия, ее больше не осталось — это был последний подарок. Я чувствую поддержку Матери, и теперь все мои мысли направлены на одно. Победить.
Грибы надежно спрятаны в сумке, и все, что мне нужно сделать, — вернуться к личу раньше Лимина. И пусть я не умею летать, но это мне и не нужно, когда на моей стороне насекомые. Сложив крылья, я испускаю низкий гул, изображая брачный призыв голиафа мертвого моста. Сначала начинает трястись земля, а потом я его вижу: исполинский жук несется прямо на меня. Он сбит с толку, увидев меня вместо самки, которую ожидал встретить, но я хватаю его за ногу и держусь изо всех сил, а жук бежит вперед — нагоняя моего соперника. Я уже вижу Лимина, и до него остается совсем немного, но мой скакун сворачивает в сторону, и мне приходится его отпустить. И все же я уже так близко, что у меня появляется шанс.
В этот момент из болота на моих глазах поднимается покрытая мхом фигура с посохом в обеих руках. Поднявшийся с размаха бьет пролетающего мимо Лимина и ломает тому две ноги и крыло. Лимин с криком валится в болотную воду, а нападавший подбирает его сумку. Потом он обращает свой взор на меня... . и я вижу эльфийские уши и узоры настроения, проглядывающие сквозь зеленую грязь на коже. Половина его лица истыкана занозами, дорогая синяя мантия разорвана в клочья.
Зегодонис. Он каким-то образом пережил нападение древесного призрака. Мы вместе срываемся с места, но я бегу со всех ног, а он ковыляет за моей спиной. Он проклинает меня, вспоминает все на свете оскорбления в адрес краулов, но я смотрю только на свой приз. Лич уже совсем недалеко... я добегаю первым, и мое сердце вдруг преисполняется радости преодоления. Я справился!
— Поздравляю тебя, — говорит лич, и безжизненность, звучащая в голосе, прекрасно подходит под весь его облик Он успевает дважды осмотреть мои образцы, прежде чем, ковыляя, к нам приближается Зегодонис.
— Поздравляю и тебя, — лич берет сумку Зегодониса, заглядывает внутрь. — Вы оба справились с заданием. Вы оба станете служить мне. Когда лич смотрит на Зегодониса, его глаза загораются: по тому, как он глядел на меня, я не смог бы предположить, что это возможно.
Победитель должен быть только один, но я не смею перечить. Я решаю, что буду наслаждаться моментом и стану лучшим некромантом, какого только видел город.
— Да не сюда! Вот сюда! — в пятый раз кричу я на плесневика-носильщика. Он стонет в ответ; его конечности покрыты мягким белым пушком, а из плеч и головы растут скопления поганок на длинных ножках. Тело его связано воедино магией смерти и переплетениями грибницы, что приводят в движение много веков не знавшие плоти кости. С носильщиками тяжело работать. Вот зомби-Былые отлично понимают указания — но лич не доверяет мне ими командовать. Впрочем, мне просто нравится смотреть, как они маршируют под ритмы былых времен, наряженные в пыльные костюмы с фестонами, пышными воротниками и бесчисленным количеством нашитых на одежду пуговиц.
Плесневик-носильщик, которого я назвал Бенци, сваливает труп в кучу в одном из углов кабинета лича и поворачивается ко мне. Его глазницы устремлены на меня, он жадно ждет моих новых указаний. Я вздыхаю.
— Извини, Бенци, — говорю я. Не нужно мне было кричать. Иногда я злюсь и вымещаю это на зомби, но все потому, что я совсем не так представлял себе ученичество у лича: приходится просто присматривать за мертвецами, а не учиться, как их призывать. Лича сейчас нет, его вызвали для консультаций в Корозду, зал гильдии Голгари. Учитель взял с собой Зегодониса. В который раз. На Дом Солнца напали с применением грибов. Трое высокопоставленных офицеров Боросов стали жертвой того же зомби-гриба, что мы собирали для лича. Солдаты полезли на башни зала своей гильдии, и один даже добрался до верхушки. Враска, предводительница нашей гильдии, опасается, что Боросы используют это нападение как очередной предлог для зачистки в подземном городе, и собирает личей, чтобы решить, что делать дальше. Они будут совещаться несколько часов.
Личу не нравится, когда я торчу в его кабинете, и он обрушивается на меня с руганью, если я слишком задерживаюсь, когда приношу тела, так что большую часть знаний о заклинаниях я получил, подслушивая под дверью. Но теперь я могу как следует осмотреться, не рискуя быть пойманным. Многочисленные полки здесь заставлены черепами. Дьяволы Ракдосов с толстыми завитыми рогами и глазницами, мерцающими в темноте темно-смарагдовым цветом. Длинномордые виашино, минотавры, гиганты... . вплоть до черепа дракона, теперь служащего личу конторкой. Образцы грибов, расставленные вдоль стен, заставляют меня устыдиться собственной коллекции. Здесь их, должно быть, тысячи. В воздухе стоит плотный запах гнили, такой насыщенный и манящий, что меня охватывает желание самостоятельно испробовать заклинание смерти.
Я повторяю движения, которые подсмотрел у лича, — и тут же меня словно колет тысяча иголок; мана стремится через меня потоком, бежит по коже, как сотни неугомонных муравьев. Я подавляю желание стряхнуть их с себя, расслабляюсь, позволяю мане стечь по руке вниз, и мягкое зеленое сияние разгорается в моей ладони. Я направляю немного волшебной энергии в несвежий труп крысы, который нашел, когда убирался на задворках склепов Былых.
А потом я наблюдаю. Задняя лапа крысы дергается — но не более. Я уверен: если бы лич учил меня, сейчас я уже умел бы оживлять животных. Зегодонис, например, уже выучил несколько заклинаний. Я надеялся, что некромантия станет моим призванием, но, наверное, настало время признать, что убирать паутину в склепах и командовать плесневиками-носильщиками — не те занятия, которым я хочу посвятить свою жизнь.
Я слышу голоса в коридоре. Лич! Он уже вернулся. Нельзя, чтобы он меня здесь поймал. Я забиваюсь в какую-то нишу в задней части кабинета, а потом замечаю Бенци: тот тупо стоит и пялится на меня, так что меня сразу обнаружат.
— Ко мне! — приказываю я, и безмозглый слуга неуклюже топает в мою сторону. — Быстрее!
Крик, как всегда, ни к чему не приводит. Я выбегаю и заталкиваю Бенци в нишу сам. Он стонет.
— Тс-с, — говорю я ему. — Притворись мертвым!
Бенци повинуется — я как-то раз научил его этому трюку, чтобы убить время. Он обваливается на пол, прислонившись головой к холодной серой каменной стене. Лич входит через собственную дверь, за ним идут два воина Боросов. Они держатся горделиво и уверенно, но по тому, как бегают их выпученные глаза, я хорошо вижу, что им страшно. Лич идет к колбам с образцами грибов и выбирает те, что мы принесли из пещеры моховых собак.
— Голодный ангел. Пожалуй, самый смертоносный гриб во всей Равнике. Он не убивает сам, но всякий вдохнувший его споры впадает в кровавую ярость. Помните резню на улице Жестянщиков?
— Ага, — говорит один из солдат. — За это арестовали несколько груульских налетчиков. Хотите сказать, мы взяли не тех преступников?
Лич приподнимает тонкую бровь в неприятной гримасе. — Я уже поместил обезвреженный гриб на наряд, который Враска наденет этим вечером для обращения ко крунстражам в Висячей цитадели. Эксгумируйте трупы погибших в резне и исследуйте споры. Их происхождение недвусмысленно укажет на тот самый образец. У Боросов не останется выбора — им придется обвинить Враску в убийстве. Уверяю вас, что на этот раз все получится.
— Идем. Пора испортить кое-кому праздник, — говорит один из солдат.
— Согласен, — кивает, сложив вместе костлявые пальцы, лич. — И я надеюсь, когда Боросы будут решать, кого поддержать в борьбе за место во главе гильдии, они примут во внимание ту помощь, что я оказал вам сегодня.
— Мы знаем отлично подходящего для этой работы девкарена, — смеются солдаты.
Лич улыбается — иссохшие губы расходятся, словно края раны, обнажая пепельно-серые зубы. — Зегодонис! — кричит он. Зегодонис поспешно вбегает в кабинет. — Будь добр, проводи этих достойных воинов.
— Да, господин лич, — отвечает Зегодонис, согнувшись в поклоне.
Лич изучает свою груду трупов и приступает к заклинаниям оживления. Выглядывая из-за угла, я наблюдаю, как он творит магию, и жизнь по одному наполняет трупы. Охваченный тревогой, я жду. Нужно предупредить Враску!
Опустив взгляд, я понимаю, что до сих пор сжимаю в руке дохлую крысу. Отлично — то, что надо, чтобы отвлечь лича. Пока он будет разбираться, что происходит, я успею ускользнуть. Глядя на крысу, я творю заклинание — как это только что на моих глазах делал лич. Зеленый свет снова собирается в моих ладонях, но на этот раз он плотнее — скорее сироп, чем вода. Я выливаю его на крысу. Ее усы шевелятся. Подергивается хвост. Четыре маленьких лапки семенят в воздухе.
Из сумки я достаю гриб свиной хвост — мягкий, с сырным запахом. Отломив кусочек, я скармливаю его крысе. Та жадно жует, набивая рот. Пережеванные комочки вываливаются через дыру в ее животе, но зверька это ничуть не смущает. Я аккуратно бросаю еще два кусочка гриба к ногам лича и опускаю крысу на пол. Та бежит по каменным плиткам, подъедает оба кусочка, а потом впивается личу в лодыжку.
Закричав от ярости, он взмахивает руками и сбивает книгу заклинаний со своей конторки. Листы старого пергамента разлетаются по всему кабинету. Воспользовавшись суматохой, я проскальзываю к двери и выбегаю наружу. Я бегу со всех ног, чтобы успеть в Висячую цитадель.
Когда я приближаюсь к Висячей цитадели, мне кажется, будто за мной наблюдают сотни глаз. Я выгибаю шею и смотрю вверх, на крепость, прилепившуюся к потолку, как осиное гнездо. Даже отсюда я слышу возбужденное жужжание и щелчки собратьев-краулов, с нетерпением ожидающих визита предводительницы гильдии.
— Мне нужно увидеть Враску, — говорю я стражникам.
Я жду, что у меня спросят о поручительстве или хотя бы поинтересуются, что мне здесь нужно, но стражник просто меряет меня с головы до ног своим взглядом и решает, что я не представляю угрозы. — Только стоячие места. Поднимайся наверх, — лениво говорит он, кивая на нижний вход цитадели.
— Можно меня поднять? Стражник глядит на мое искалеченное крыло и свистит, подзывая своего крылатого коллегу. Тот подхватывает меня, взлетает и поднимает на первый ярус цитадели. Надо мной — большой атриум, с выступов свисает изумрудно-зеленый мох. Гвардейцы царицы — почти сплошь краулы — толпятся на каждом ярусе, и всей поверхностью панциря я ощущаю их жужжание. Семью этажами выше Враска, склонившись через перила, машет своим верным последователям. Я прищуриваюсь. Кажется, это Враска. Отсюда она не больше муравья.
Толпа такая плотная, что мне никак не добраться до горгоны вовремя. Солдаты Боросов, должно быть, уже направляются сюда и, что бы я ни делал, действовать нужно немедленно. Расталкивая толпу, я протискиваюсь вперед, пока не оказываюсь у одного из окон цитадели — удобный короткий путь к Враске. Я гляжу вниз — и понимаю, что совершил ошибку, когда головокружение затуманивает мои мысли. Мне всего-то нужно забраться по стене на семь этажей... и я точно знаю, как смогу это сделать без капли страха.
Я достаю из сумки кокон с зомби-грибом и кладу на язык. Оболочка быстро тает. Проходит минута — и с ней уходит моя боязнь высоты. Сейчас я больше всего на свете хочу добраться до вершины Висячей цитадели. Я вылезаю в окно, ловко цепляясь руками и ногами за стену строения. Семью этажами выше я усилием воли гоню из головы мысли, которые внушает мне гриб-паразит. Хватит карабкаться.
«Выше», — шепчет мне гриб.
«Выше».
«Выше».
Слово бьется у меня в голове, словно пульс. Но сейчас мне нужно внутрь. Миновав несколько подсобных помещений, я выхожу, наконец, в атриум. Прямо перед собой я вижу спину Враски: горгона произносит вдохновенную речь для своих крунстражей, и ее волосы бешено развеваются. Одежда предводительницы гильдии украшена дюжиной разных грибов. Я ищу голодный ангел. Я замечаю золотистые зонтики на плечах, алые эльфийские колпаки на корсаже, коралловую дубинку, лохматую гриву... . и вот, следи россыпи грифоновых лап, спускающихся по шелковистому шлейфу платья, я замечаю лишь чуть-чуть выделяющуюся шляпку голодного ангела, который лич спрятал среди безвредных сородичей. Шаг за шагом я крадусь вперед. С Враской ее охрана и советники, но сейчас все их взоры обращены на собравшуюся внизу толпу. Вдруг один из советников поворачивается и замечает меня. Что-то сказав другим, он направляется в мою сторону. Мне требуется мгновение, чтобы осознать: это краул. А потом я узнаю его лицо. Это Мазирек.
— Эй, ты! — говорит он.
Я пытаюсь взять себя в руки, чтобы рассказать ему о личе, и о Боросах, и о голодном ангеле, и о заговоре против Враски, но гриб уже подавляет почти все функции мозга, не связанные с карабканьем, и все, что у меня получается — бессмысленное рычание.
«Выше».
Охранник хватает меня за руку и выворачивает ее. Мне должно быть больно от того, как он ее держит, но мне не больно.
— Убери его отсюда, — говорит Мазирек.
Охранник пихает меня вперед, но мне наконец удается собраться с мыслями. Если гриб притупил мое чувство боли, я могу использовать это себе на пользу. Я выворачиваю плечо в противоположную хватке стражника сторону, с силой дергаюсь один раз, второй — и рука выламывается из сустава. Я чувствую тупое биение в месте разрыва, но оно не беспокоит меня.
Охранник стоит и ошеломленно глядит на оставшуюся у него мою руку, а я уже бегу к Враске. Я срываю голодный ангел с ее шлейфа и глотаю, не разжевывая. Его нельзя оставлять здесь. Я не позволю Боросам запустить свои когти в Рой, когда мы только начали приходить в себя после внутренних распрей, вызванных сменой предводителя. Я бегу к окну. Смотреть вниз все еще страшно, но я делаю то, что должен сделать. Расправив крылья, я прыгаю.
Может быть, мое главное достоинство в том, что очень многие вещи я умею делать довольно неплохо.
Я неплохо могу изобразить брачный зов — достаточно, чтобы обмануть жука-голиафа.
Я неплохо умею бросаться камнями — достаточно, чтобы попасть вурму в глаз с пятидесяти шагов.
А еще я могу расправить крылья и улететь... то есть, упасть достаточно далеко от цитадели, так что Враску не смогут обвинить в резне на улице Жестянщиков.
Я корчусь в мелкой воде болота подземного города. Я не думал, что переживу падение, но похоже, что мои крылья достаточно его замедлили. Меня трясет — это не боль, но неприятное давление, словно я слишком надолго задержал дыхание. Желания карабкаться наверх больше нет. К этому моменту меня уже должна была охватить ярость голодного ангела, но, быть может, лич действительно полностью его обезвредил? Впрочем, для надежности мне все равно стоит уйти куда-нибудь подальше от горожан. Я пытаюсь хотя бы сесть, но у меня сломаны две ноги, а по всему панцирю бежит трещина. И еще кое-что со мной не так: в моем теле разрастается гриб; могучий, строгий, следящий за моими мыслями.
Я хочу пошевелить оставшейся рукой, но это больше не автоматическое движение, к которому я привык. Это похоже на совместные усилия — как когда мы с собратьями вместе оттаскивали Мать от реки в наш первый сезон разливов. Все ощущения приходят ко мне с запозданием, словно перед этим их обрабатывает и отфильтровывает сотня чужих разумов.
— Не. Спеши, — раздается голос за моей спиной. Слов он сказал еще много, но разобрал я только эти. Очередным совместным усилием я поворачиваю шею. Мышцы скорее ползут, чем двигаются.
Зрение расплывается: гриб разрастается за глазами и давит на них изнутри. Грибница уже пустила плодовые тела, и они закрывают мне боковой обзор. Я прикасаюсь к ним пальцами и нащупываю вогнутые шляпки с крохотными шариками в них, похожими на яйца. Гриб-гнездовик. Из-за падения разорвались все коконы вокруг образцов? Этот гриб не особенно быстрорастущий, и я начинаю задаваться вопросом, сколько времени пролежал без сознания.
— Осторожнее, — произносит голос. Я пытаюсь сфокусировать на нем взгляд и вижу черты краула.
— Рази? — называю я имя сестры, но голос мой хрипит, а когда я пытаюсь потереть друг об друга крылья, то не чувствую ни одного. В панике я дотягиваюсь до спины... но нащупываю лишь два заросших мягким грибным пушком обрубка.
— Крылья. Потерял. Упал, — из пятна, от которого исходят слова, проглядывает лицо. Проходит долгое, бесконечно долгое мгновение, но я все же узнаю его.
— Мазирек? — меня тянет к нему, и не только потому, что многие годы я относился к нему с благоговейным обожанием; нет, меня физически к нему тянет. Сейчас я гляжу на него, как на меня смотрели плесневики-носильщики, и жадно жду его приказаний.
Наверное, я все-таки не пережил падения. Но оказаться в услужении у могущественнейшего из краулов Роя — не самая плохая участь. Я изображаю на лице улыбку; я полностью подавлен и готов служить ему наилучшим возможным образом.
Этот момент, когда приходит, наконец, осознание... вот настоящий момент смерти, а не когда ты делаешь последний вдох, или когда в последний раз бьется сердце. Это момент, когда понимаешь, что впереди у тебя вся смерть с ее безграничными возможностями.